Читаем Культурный дневник 04.06.2013- 30.01.2013 полностью

Сходство "Портмонеума" и аббатства Кроули в Чефалу удивительное. Возможно, какой-нибудь хитроумный куратор догадается объединить в одной экспозиции картины Вахала и Кроули, а устроители петербургской выставки решили  сопоставить гравюры Вахала и графику Алексея Ремизова. Вполне законное решение, потому что Ремизов тоже экспериментировал со шрифтами, мастерил альбомы с текстами и рисунками, похожие на малотиражные издания Вахала. Как и Вахал, Ремизов много лет вел дневник, соединяя явь и сны. На открытии выставки я познакомился с Аллой Грачевой, подготовившей в издательстве того же Пушкинского дома интереснейший "Дневник мыслей" Ремизова (только что вышел первый том, записи 1943–1946). Оккультные гравюры Вахала вполне уютно смотрятся рядом с русским Серебряным веком.

​ В соседнем зале можно полюбоваться на пыльный локон Есенина, сохраненный Клюевым, стол Мережковского, знаменитый портрет Горького работы Валентины Ходасевич, книгу Хлебникова "Ряв! Перчатки" и прочие милые редкости. В отдельной витрине лежит гигантская книга Вахала "Шумава умирающая и романтическая" (1931), она была отпечатана совсем маленьким тиражом – 11 экземпляров. Один из них пять лет назад был продан за 3 миллиона крон, да и вообще работы Вахала дорожают с каждым годом.



Метаморфоза в высшей степени банальная: превращение художника-визионера, прожившего долгую жизнь в бедности, презиравшего материальный мир и работавшего для друзей, в кумира меланхоличных студенток и хладнокровных нуворишей. Надо сказать, что и в путинском Петербурге, городе суетливом и не очень пристойно разбогатевшем за последние годы, выставка "Художник играющий" смотрится слегка чужеродно. Ладно, осталось всего несколько дней: 14 июня она исчезнет.



Любовь в доме терпимости: кадр из фильма "Кровавый роман"


Смерть в купальном трико

Распечатать

2 прокомментировали

Поделиться в социальной сети

Автошарж Бориса Поплавского, 1920-е годы

Дмитрий Волчек

Дата публикации: 24 мая 02:26

В1974 году на съемках фильма "Сало, или 120 дней Содома" Пьер Паоло Пазолини встретился с семидесятилетним поэтом Борисом Поплавским и два дня беседовал с ним о шахматах, боксе и странствиях. Поплавский умер от наркотического отравления в Париже в 1935 году, но история его знакомства с Пазолини, рассказанная Александром Гольдштейном в книге "Расставание с Нарциссом", кажется вполне достоверной: посмертное существование поэта  значительней его земной жизни. Первое трехтомное собрание стихотворений Поплавского вышло в Беркли под редакциейвеликолепного Саймона Карлинского еще в 1981 году, потом появились два романа, часть дневников, большой том неизданных стихов и несколько сборников поменьше, и все равно полностью Поплавский не издан до сих пор, а его расчлененный архив до конца

 не разобран и не изучен. Поплавский опередил свое столетие и наверняка счел бы закономерным, что его новые книги появляются в новом веке уже не в эмигрантских издательствах, а в "России новой, но великой". Один из лучших романов нашего времени,"Перехваченные письма" Анатолия Вишневского – гербарий, в котором собраны диковинные цветы, выросшие на могиле Поплавского: вся русская история (революция, изгнание, истребление, сопротивление, освобождение) связана с его судьбой и даже управляется ею.



Только что вышла еще одна книга неизданных стихотворений Поплавского, получившая название "Небытие" – то самое каталептическое состояние предсмертия, в которое отправляется усыпленный наркотиком разум. "Смерть неизбежна и прекрасна (даже если она зло). Будем умирать, как новые римляне, в купальном трико, на камнях у бассейна с затравленной хлором водою, заснуть, улыбаясь сквозь боль".




Небытие чудесная страна


Чьих нет границ на атласах бесплодных


К тебе плыву я по реке вина


Средь собеседников своих бесплотных



Река течёт сквозь чёрные дома


Сквозь улицы и дымные трактиры


Куда бездомных загнала зима


Сквозь все углы и все чертоги мира



Смежаются усталые глаза


Горячее покоя ищет тело


Смеркаются людские голоса


И руки сонно падают без дела



Что там за жизнью в сумраке блестящем?


Но почему так сладко отступая


Закрыть глаза. Как хорошеет спящий


И от него стихает боль тупая




Борис ПоплавскийГеоргий Адамович писал, что Поплавский талантлив "насквозь", в каждой случайно оброненной фразе. В извлеченных из старых тетрадей стихотворениях "Небытия", покинутых и обрывающихся на полуслове, немало таких ошеломительных "случайных фраз". Вот одна, сплетающая ткань жизни и одежды:



Играли облака бравурно


Им хлопал воздух раз два три


В лучах сиреневых зари


Мне было холодно и дурно


Касалась снега мокрая нога


Спускался с неба зимний вечер падкий


Река как дева хладная строга


Не шевелила вовсе юбкой гладкой


Украдкой дни летели без оглядки


Святая жизнь топорщилась моя


Как воротник что натирает шею


Я часто думал вот та самая


От коей умирают и лысеют


Слегка течёт и вся во власти сил


И всё ещё гордится хоть и нечем


Как толстое пальто что я носил


Невероятно поднимая плечи



Перейти на страницу:

Похожие книги

«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология