Культурный дневник 04.06.2013- 30.01.2013

Невольно хочется любовных удовольствий,

Когда в такие минуты женщины нет,

Разве может не думать о ней всякий мужчина?..

Женщины – двухсполовиноаршинные куклы,

Хохочущие, бугристотелые,

Мягкогубые, прозрачноглазые, завитоволосые,

Носящие веселожелтые распашонки и матовые

висюльки-серьги,

Любящие мои альтоголосые проповеди и плохие хозяйки –

О, как волнуют меня такие женщины!..

По улицам всюду ходят пары,

У всех есть жены и любовницы,

А у меня нет подходящих;

Я совсем не какой-нибудь урод, –

Когда я полнею, я даже бываю лицом похож на Байрона.

Тех, которым я нравлюсь, но которые мне не нравятся,

Я тех не целую, –

От них пахнет самым неприятным мне запахом,

Запахом красной икры...

Рая, – где она теперь? –

Глупая, она меня променяла на толстого учителя из Смоленска.

Когда узнал я это, я вошел в ее комнату,

Хотел только сказать Райке, что она глупая;

Ее не было дома, – я не стал ожидать, –

Увидал на ночном столе электрический карманный фонарь,

Подаренный мной прошлой осенью,

Сунул его себе в карман и вышел...

Где теперь Рая? – если б я ее встретил,

Я бы женился на ней!..

Фу, – подставлю затылок под кран,

Надо успокоиться...

Странные женщины, – попробуй сказать им:

Поцелуй – это то же, что у собак обнюхиванье.

Целуя женское тело, слышишь иногда,

Как в нем переливаются соки;

Я знаю, из чего состоят люди,

Но мне ведь это нисколько не мешает целовать.

Герой Нельдихена похож на Назара Ильича Синебрюхова, персонажа Зощенко. Вот его рассуждения, на этот раз рифмованные: "Кто сказал, что соловей / Распевает для затей? / Есть мыслишка у ручья / Есть она у соловья". Максим Амелин и Данила Давыдов убеждены, что это маска, не буду спорить, но я ни малейшей дистанции между автором и персонажем не заметил. Возможно, маска стала лицом (так было проще выжить в советских редакциях: Нельдихен сочинял ради заработка стихи для красноармейцев), но, подозреваю, что ее не было вовсе. Наивные наброски литературных воспоминаний – свидетельства человека, случайного и чужого в постакмеистическом кружке, членом которого его избрали "за глупость". В пьесе "Фокифон", прежде не публиковавшейся, модный жанр антиутопии превращается в катастрофические сапоги всмятку: бестолковые персонажи теряют и похищают какие-то капоры и духи, финал совершенно несуразный, но эта драматургическая беспомощность придает пьесе своеобразное великолепие. Если ее поставить сейчас, со всеми придуманными автором кинематографическими вставками – могло бы выйти удивительное зрелище.

Автор предисловия к книге "Органное многоголосье" поэт Данила Давыдов вспоминает слова Реми де Гурмона о "подземных классиках" и пишет, что Нельдихен не столько глуп, сколько наивен, и его "можно отнести к ярчайшим представителям отечественного примитивизма как вполне осознанного художественного метода". Вот замечательная иллюстрация – стихотворение "Еда" из сборника "Гражданское мужество", законченного в 1933 году, но сейчас впервые опубликованного полностью.

К сожалению, мне тоже надо кушать.

Сама природа подражает кушаньям и лакомствам, –

Земля – обеденный стол, уставленный едою.

На, ешь, кушай, жри, шамай, лопай – без вилок и тарелок.

Осенние деревья – клубки цветной капусты в сухарях,

Река – плитка шоколада в серебряной (станиолевой) обертке,

В большом количестве подана приправа-зелень,

Шоссе после дождя намазано зернистою икрою,