Культурный разговор

Мы относились к себе жестко, иногда даже жестоко, как мастер учил. Вениамин Михайлович, когда мы закончили четвертый курс и можно было получить диплом, сказал: «А давайте-ка, ребята, пятый год еще поучимся – и начнем всё сначала». Мы в легком ступоре ответили: а давайте – и снова одели тренинговые костюмы и начали проходить первый курс. И ничего.

Потом уже мы организовались, у нас появился Театр на Крюковом канале, который просуществовал недолго, но все-таки был. Что поделать – лодка потонула в финансовом море.

– Нелегко рождаются в Петербурге театры. Вот, слава Богу, Мастерская Григория Козлова возникла несколько лет назад, но это исключение. А так обычно внутри академического сложившегося организма появляется совершенно другой театр, и этот организм переламывает или, увы, переламывается этой якобы академической якобы традицией. Так возник в свое время театр Юрия Бутусова, театр в театре.

Бутусов, наверное, очень важный для вас человек.

– Это не важный человек, это – наш человек. На тот момент можно ли было нас разорвать, разъединить? Мы были единым целым; мы – руки, ноги, туловище, он – голова, мысль. Но всё мы делали вместе. Мы выпустили приличное количество спектаклей, мы выпускались со спектаклем Юрия Николаевича «В ожидании Годо», мы родились вместе, мы братья.

– Насколько я поняла, у Юрия Николаевича трагическое мироощущение. Но при этом оно может выражаться в формах бурного веселья. Такое трагическое кабаре.

– Мы как раз доставляли безбашенное веселье, а он – трагедию и осмысление этого трагического мира. И когда этот симбиоз произошел, получился обжигающий ром.

– Но у вас лично трагического мироощущения нет?

– Нет. К сожалению, отсутствует это. Глубокого трагического мироощущения, такой глубокой пропасти во мне нет. Хотя, конечно, я и переживаю, и мучаюсь, и страдаю, но все-таки в моем организме токи жизни берут главенствующую силу, в уме и во всем – вперед, к солнцу!

– Евгений Львович Шварц сформулировал: «Бессмысленная радость бытия – не то предчувствие, не то воспоминание».

– Хотелось бы – предчувствие.

– Когда выходят здоровые талантливые красавцы и так замечательно представляют нам историю о том, что Годо, конечно, не придет и нечего ожидать, почему бы по этому поводу не повеселиться?

Потом совсем другой этап. Московский Художественный театр. Вы не так много там сыграли, почему так сложилось? Кино забрало все силы?

– Кино забирает очень много сил. Желание и там что-то сделать. Не так все просто. Москва оказалась намного сложнее, чем мы предполагали. И в плане искушений, и в плане быта, и в плане творчества, работы, продвижения.

Мы как-то сели с Константином Юрьевичем Хабенским в зале МХТ имени Чехова, и он сказал: «Здесь были Станиславский, Немирович-Данченко, вот верх». Потом посмотрел на меня: «Ну что, Мишка, всё?» И мы поняли – вот у нас была цель, была планка, мы двигались, двигались, пришли – что дальше? А дальше – единственная возможность – развернуться, посмотреть внутрь себя и сказать: так, подожди, самокатом ли ты докатился туда, или у тебя есть возможность включить какой-то резервный двигатель и двигаться дальше, понимая, что и это не предел, и здесь что-то можно сделать новое. И пуститься в какие-то другие авантюры.

– Массовый зритель узнал вас в образе «агента национальной безопасности» Лёхи Николаева…

– А снимал-то этого Лёху интеллигентнейший, умнейший парень Дмитрий Светозаров, он это придумал. У него своеобразные фильмы, и этот, про агента, очень своеобразен. Но когда человек так прославился в одной роли, то есть стремление показать, что он умеет и по-другому.