Куртизанка Сонника. Меч Ганнибала. Три войны

— Я римский патриций,— сказал он,— и поступил в ваше войско, чтобы удалить с дороги единственного человека, перед которым Рим дрожит. Мне лично Ганнибал не сделал никакого зла, а с тех пор, как я нахожусь среди вас, и я научился уважать его и удивляться ему. Я завидую вам и говорю: будь он римлянин — весь мир был бы у наших ног! Но он наш враг и поэтому должен быть уничтожен. Тебе, Ганнибал, в знак своего глубокого уважения, я скажу одно: если тебе жизнь дорога, садись на корабль и возвращайся в Карфаген, иначе ты погибнешь от руки мстителя. В этот раз за тебя пожертвовал жизнью другой; мой последователь окажется счастливее; в твоих легионах много людей, которые разделяют мой образ мысли: не удастся одному, другому, третьему — удастся четвертому. Если ты добровольно не оставишь Италию, ты здесь найдешь свою смерть и никогда больше не увидишь Карфагена!

— Ты меня столкнул в пропасть? — спросил Маттан.

— Нет,— ответил римлянин.— Я даже не знаю его имени, а если бы и знал, не сказал бы!

Речь преступника произвела разное впечатление; одни удивлялись мужеству римлянина, другие презрительно говорили:

— Для строптивых придумана пытка; у нас есть средство заставить его говорить!

Но Ганнибал объявил:

— Тебе ничего не сделают. Ребенком я поклялся в храме Мелькарта всю жизнь бороться с Римом. Твоя ненависть к нам понятна, и ни один порядочный человек не смеет порицать тебя за нее. Правда, мы не подсылаем в Рим или к вам в лагерь наемных убийц, чтобы лишить жизни ваших консулов! Я прощаю тебе, что ты, пользуясь темнотой, хотел сзади напасть на меня; ты — римлянин и можешь делать многое, что недостойно карфагенянина! Тебя вылечат, и ты можешь вернуться к своим; но прежде тебя покажут всей армии, чтобы ты впредь не мог у нас объявиться. Элули, позаботься о нем!

Великодушие Ганнибала было совершенно непонятно для рядовых воинов, и даже некоторым из военачальников казалось чрезмерным.

— Сын Гамилькара — великий герой,— говорил стрелок Зеруйя,— победитель, выше которого один только царь Давид, но он слишком добр. Царь Давид не церемонился с врагами, он сжигал их в печах, размалывал между жерновами, а не лечил, не откармливал, чтобы отпустить с миром. Впрочем, клянусь перед престолом Всемогущего, этот изменник не сможет больше вредить, не будь я Зеруйя из Иудеи. Я подстерегу его, когда он уйдет! Вы знаете, что моя стрела без промаха попадает в летящего жука!..

— У нас на Тибре почли бы за счастье назвать Ганнибала римским гражданином,— говорил пленный римлянин Элули.— Я удивляюсь Ганнибалу, но он свысока смотрит на меня, и этого я не могу перенести. Римская честь не ниже пунийской, и я заставлю его меня уважать.

На следующее утро Элули, заглянув к отданному на его попечение пленнику, нашел его повесившимся на перекладине палатки.

Этот случай произвел на Ганнибала сильное впечатление. Ему было тяжело сознавать, что он не может жить по-прежнему, свободно двигаться среди верных людей, но он говорил:

— Если я ношу шлем и панцирь, чтобы защитить себя от ударов в открытом бою, я могу найти способ обезопасить себя от предательского нападения. Нужно сознаться, что мы имеем дело не с одним неприятельским войском, а с целой враждебно настроенной страной!

Ночные обходы были отменены; вместо того Ганнибал ежедневно посылал доверенных людей, которые в разное время во всех углах осматривали лагерь. Кроме того, он велел изготовить себе несколько париков, различных цветов и фасонов, к каждому заказал соответствующее платье, так что его иногда не могли узнать даже те, с кем он ежедневно встречался. Но к переодеванью прибегал он только в крайних случаях. Чтобы не оставаться одному, Ганнибал должен был держать всегда, даже ночью, в палатке часовых.

Много прошло времени, прежде чем покушение повторилось. Зато в самой армии возникла новая опасность. Лигурийцы, этруски и галлы, служившие в войске, составили заговор на жизнь полководца решив напасть на его палатку и заодно перебить всех военачальников. Но рознь среди заговорщиков была столь велика, что они не только не могли прийти к какому-нибудь соглашению, но постоянно ссорились и вздорили между собой, выдавая друг друга.

Никакие силы в мире не могли воспрепятствовать убийцам и изменникам проникать в войско: оно нуждалось в наемных воинах, а на них нельзя было полагаться.

Положение было в высшей степени затруднительное; Ганнибал перешел Апулию с севера на юг, предлагая жителям городов и деревень свою дружбу и союзничество; но они не соглашались. Припасы приходилось добывать силой, и вслед войску Ганнибала кричали: «разбойники».

Между тем Фабия нельзя было вызвать на бой. Когда же пуны повернули в Самниум, он направился туда же, не спускаясь в долину.

Так миновало лето (217 г. до Р. X.), наступила осень, и Ганнибал повернул в плодородную Капуанскую долину, рассчитывая там без труда запастись припасами на всю зиму; оттуда он двинулся к северу, намереваясь перейти через горы по уже известному ему пути. Когда Фабий узнал об этом плане неприятеля, он обратился к своим помощникам с такими словами: