Кузнец. Золотая Орлица

Она сделала книксен и хотела убежать — но тут уж секретарь её поймал и удержал. Что-то он ей еще успокоительно говорил.

* * *

Сыро, к счастью. Река под колышущейся вуалью дождя иногда почти растворяется в берегах, вязы буквально полыхают огнем. С грядок уже убрали все, кроме тыкв.

Нога ноет.

Сижу в своем кресле и грустно размышляю, что надо бы приделать к нему колеса. Где-то я видел уже такую картинку — Луи XIV, Версальский парк… М-да, Грустный старый упрямый король в кресле, злые тоскливые придворные в свите, дождь… Или просто осень.

Я не король, тут не Версаль, да и придворных, слава Господу, не видать.

Старший садовник осторожно заглянул за угол.

— Сидит? — спросили его.

— Сидит.

— Может хоть, там, я не знаю — плащ какой принести?.. — спросил кто-то из молодых рабочих.

— Совсем тупой? — злобно ответил Бурье вопросом на вопрос. — Коли ума нет, ну хоть побойся, что разгневается.

— Не, ну а че?!

— Постареешь, дубина, сам поймешь.

* * *

— Сын, почему же ты не стал рассказывать о Севилье, Мадриде, Толедо?

— Толедо — маленький городок, отец, вы знаете… Приятный, но девушек ведь не интересуют клинки.

— Вы были в Севилье?!

— О, да мадемуазель. Но я не очень люблю это вспоминать — тяжкое выдалось путешествие. До Валенсии было жарко и пыльно, потом постоянно штормило, ночевал я со шпагой у изголовья — такая была команда, что приходилось держать глаза открытыми…

— Хороший корабль трудно найти.

— Мадам, в этом, наверное, и состояла моя ошибка. Совершенно не было времени его искать.

— Наняли первый попавшийся?

— О, если бы нанял… Я его угнал.

— Вы угнали корабль?!

— Я не горжусь этим, мадемузель, но… да.

Алиенора невольно восхитилась этим молодым нахалом. Его взгляд был таким сокрушенным, таким несчастным — и точно в направлении ее племянницы. Так и хотелось разузнать все поподробнее и… э-э-э… утешить. Судя по переполненным волнением глазам племянницы, действовало безотказно.

При том, что сын Кузнеца напоминал свой собственный клинок — худой, длинный, острый — и безобидным не выглядел совершенно. Чертовы глаза.

* * *

Больно. Больно… Боль…

“Ну что ж, пора домой?”

Тьма.

Они сложили ему на груди руки, положили на верстак и только там мастер Шойдле наконец закрыл ему глаза.

Тишина распространялась по заводу, как круги от камня по воде.

— Что ж. — глухо сказал старшина литейщиков. — Пора, стало быть, нам как-то самим… Своим умом жить.

— За Железной Рукой-то послали? — спросил кто-то.

— Да послали, послали…

Снова молчание, почему-то очень заметное в грохоте работ.

— Где хоронить-то будем?

— Не любил он землю-то… И сырость не любил.

Шойдле, как всегда когда не знал, что происходит и что делать — оглянулся на печь. Печь. Вот, стало быть, и память и…

— А что, мастер фон Цуппе, — также глухо спросил литейщик. — Готов ли ты провести лучшую возможную плавку на все времена?

— Сколько даст Господь сил — готов. — Не сразу, но ответил металлург, посмотрев вслед за ним на печь. Лицо обычно спокойного мастера как-то дергалось. — А вы, мастера, готовы ли достойно такой металл в изделие превратить?

— Уж ты не сомневайся. — сумрачно ответили ему вразнобой. — Металл дай, а мы не подкачаем.

— Франц!!! — заорал Цуппе, распрямляясь на глазах. — Дай знать на воздуходувку!! Через два часа начинаем! Что встали, олухи царя небесного?! По местам!

Как всегда, когда работы начались, все оказались заняты — кроме организатора. Шойдле подумал, и пошел по всей цепочке. Завернул к пудлинговщикам. Там срочно меняли наковальню. Новая уже стояла на месте.

— Не перекосили? — спросил он для проформы. Ему показали кубок на ней. В кубке вода (или что там у них) дрожала чуть выше кромки.

— Пнуть желаешь? — ехидненько спросили у него. — А то, можа, упадет? Без твоего-то догляду?

Махнул рукой, пошел дальше. В модельную мастерскую, как водится, не пустили.

— Чего тебе? — недружелюбно спросил старший по мастерской, высунувшись из двери. В мастерской что-то скрипело, равномерно бухало и поскрипывало.

— Да просто всех обхожу. Сделаете… красиво?

— Ты за нас не боИсь. Ты так и не видал никогда, как мы сделаем. Иди, пожалуйста.

Пришел к своим.

— У модельщиков был? Чо говорят? — не дали ему задать вопрос.

— Говорят — все будет так круто, как никогда не было.

— Ну да, ну да..

— Ты это, цепи проверил?

— Только что.

— А лошадей напоили?

— Старшой. — вежливо заметили ему. — Ты бы водички выпил сам, а?

Ну эту легкую дерзость он ответить не успел.

— Мастер Шойдле, мастер Шойдле! Там епископ приехал!

Город Барад-Дур закрыл все ворота, выставил караулы и замолчал. Город пришел проститься.

Много было людей, очень много. Все смены пришли, да еще и жен притащили, а кто и детей. Ну, всем само собой сказали, что тут лапки-то следует при себе держать и хлебалом не щелкать — но боязно.

Епископ служил на импровизированной кафедре, которую прямо на помосте поставили, перед загрузочными.

— … ибо сказано — да будет предано земле. Покойся с миром.

Епископ закрыл книгу, и, посмотрев на толпу, вдруг как будто постарел на глазах — и добавил негромко от себя: