Квартира

— Да ты что, совсем темный? Ну, «Огонек». Магазин такой, галантерея, обувь, все прочее. Иногда у левого входа собираются наши. Сейчас уже не знаю расписания, но раньше была пятница.

— Идиоты, что ли?

— Почему?

— Повязать могут.

— Ну, это если свидетелей найдут, — сказал Сережа. — И если захотят. Всех подряд не сажают. В основном по доносам… Повторюсь, Вов: дело не в том, что ты… — Он опять сказал это слово и рассердился, заметив лицо Фролова. — Слушай, да прекрати уже вздрагивать!.. Дело в том, что ты несвободен. А ведь если подумать: разве не этим мы, люди, отличаемся от животных — возможностью любить ради самой любви, а не ради размножения?

— Хос-с-споди.

— Что?

— Ты все это серьезно?

— Ну да. А почему нет?

— Ты что, ни разу не получал?

— А ты получал?

Фролов покачал головой и закурил, лишь бы чем-то занять руки.

— Тебе тридцать лет, а ведешь себя как ребенок.

Сережа пожал плечами.

— И чего? Не так уж плохо.

14

Фролов не сразу начал интересоваться жизнью Сережи. За первые две недели он не задал ему и пары вопросов о прошлом; не потому что был нелюбопытен, а потому что не приходило в голову, что вопросы дозволены. К тому же было страшновато переходить черту, за которой начинались чересчур личные отношения. Но Сережа все время норовил рассказать то одну байку, то другую, и мало-помалу Фролов выстроил картину его жизни из обрывков.

Он узнал, что когда-то вся роскошная квартира с эркером принадлежала семье Юдиных. Уже упомянутый дед-ботаник, как оказалось, был из бывших. Классово чуждый элемент, но с редким примером удачной судьбы. В революцию его здорово потрепало, однако квартиру не тронули. Деда спасли научные труды и хорошая рабоче-крестьянская специализация — он изучал методы борьбы с сорняками.

После революции дед женился и родил двух сыновей, в конце двадцатых его жена — Сережина бабушка — бросила семью и уехала к любовнику на Дальний Восток. Детали истории Сережа не знал — раздавленный изменой, дед не распространялся об этом. Он так и не женился во второй раз, и личное несчастье обратило его к работе. Профессиональное рвение деда было так велико, что через несколько лет он заработал Государственную премию, а вместе с премией ему пожаловали дачу, новый статус и целую кафедру в институте.

Старшего сына, Сережиного дядю, звали Антон; его потом призвали на войну, и он погиб где-то под Сталинградом. Младшего — Сережиного папу — звали Саша; от призыва его уберегли серьезные проблемы с сердцем, и войну он пережил в тылу.

Саша страстно увлекался литературой, легко поступил на филфак и на первом курсе института познакомился с Зиной — нервной девушкой из обедневшей профессорской семьи. Они так увлеклись друг другом, что расписались через пару месяцев после знакомства. Зина явилась в дом супруга с одним чемоданчиком, где аккуратной стопкой лежали трусы, носки и два штопаных платья.

Брак был бурный, страстный, но бестолковый. Сережин папа обо всем рассуждал трезво и взвешенно; Сережина мама, напротив, жила чувством и минутным импульсом. Папа был прагматичен и полагался на науку; мама была суеверна и допускала существование сверхъестественных сил. С пеной у рта споря о мировоззренческих вопросах, они часто ссорились и быстро мирились.

Шел сорок второй год. В большой пятикомнатной квартире семья жила вчетвером: дед, папа, мама и новорожденный Сережа — желанный ребенок с хорошим детством; ни война, ни послевоенные лишения не оставили на нем хоть сколько-нибудь значимого следа. Как и всякий ребенок, чьи родители были очень разными людьми и мало в чем сходились, Сережа рос непоседой, взвинченным и чутким к миру, умел мирить и успокаивать, отвлекать и отшучиваться. Как-то раз он заявил Фролову:

— Знаешь, мне никогда не хватало духу думать, что есть один верный путь, по которому следует идти. Ведь раз истина одна, значит, все остальные пути ошибочны. Значит, одни спасутся, а другие не спасутся. Ты понимаешь, какая это страшная позиция? Еще ничего не знаешь о людях, а уже осудил, уже приговорил, уже решил, что ты лучше!

Фролов слушал его молча, подавляя порыв заметить, что такие мысли наивны без меры. Сережа вообще любил порассуждать об эфемерных материях, не имеющих практического смысла. Все принимал, ко всему был готов. Даже самые постыдные человеческие слабости вроде той, что связала его с Фроловым, Сережа воспринимал как закономерный путь, имеющий право на существование.

В сорок третьем году весь город забурлил. С запада прибывали поезда с эвакуированными. В городе разворачивались госпитали, заводы перепрофилировали на производство военной техники. Толпы людей нужно было где-то размещать. Однажды пришло уведомление: ведомство требовало уплотнить квартиру и освободить хотя бы две комнаты из пяти.