Квазар

— Слушай, отчего ты такой умный? — спросил тот, ложась после чая и легкой баньки (поиск квартиры отложили на завтра). — Я вот ничего не понимаю в жизни.

Чух буркнул неразборчивое и отвернулся. Должно быть, ответа на вопрос не было. Так — один умный в жизни, а другой ходит в ней дурак дураком.

Чужанин заснул быстро. Он захрапел густым, сотрясающим стены храпом, и Павлу стало жалко чуховскую жену. Сам он не спал, припоминал подробности этого вечера, разговор о протезах, рисовую кашу, голубую майку летчика, егеря.

Они славно — втроем — выпарились в баньке, напились малинового чаю до испарины, до выступания пота в виде прозрачных и маленьких капель из всех кожных пор.

Жар баньки еще не вышел из Павла: стена холодила, и приятно было прижать пятки к железным прутьям кровати. Перовая большая подушка жгла голову. «Но отчего Лешка не спросил о Наталье?» — задумался было Павел, но его отвлекли комары. Они то и дело пикировали на Павла, но ели неподвижного Чуха. Насытясь, взлетали и повисали на потолке, будто соринки.

«Отчего он молчит?.. Не хочет дразнить меня? Или все это кажется ему нормальной схемой жизни?»

…Последний комар запищал часа в два. Затем только с моря доносились слабые машинные стуки да по временам в окно моргали зеленые вспышки. В четыре утра запели петухи, и на востоке появилось пятно — серое. А там от серого, явившегося в материи ночи, выросло утро в розовую бабочку, взлетевшую косо за лесом и прикрывшую все обширным крылом.

Павел встал, оделся и вышел на крыльцо. Деревня уже не спала: гнали коров, топили печи.

Павел спустился к воде и умылся. Потом он прошел по длинным мосткам, сколоченным для удобства рыбной ловли. Они уходили от берега метров на пятьдесят. В конце их мужчина рыбачил на закидушки. А почти рядом с ним, в лодке, сидел другой, полуголый, рыбак.

Мостки были узкие, они качались. Павел кое-как дошел до мужчины, поздоровался и стал рядом. Рыбак молча менял приманки, забрасывал, вынимал рыбу.

Было хорошо стоять и смотреть. Мостки качались и словно плыли вместе с ним туда, где ожидало Павла одно хорошее.

И с этого часа к Павлу вернулось окончательное спокойствие. И когда на сон грядущий он писал дневник (для постижения опыта жизни и выводов), почерк его тоже говорил о спокойствии. Он стал прямее и проще: буквы словно утвердились, они стояли на широко расставленных ногах.

Глава пятая

Из дневника П. Герасимова.

3 июля. Я был плохим художником (и скучным другом Н.). И не стремился стать лучше, т. е. виноват в бездействии (есть, кажется, такая уголовная статья).

А ведь происхожу из честных ремесленников и унаследовал от них стремление к добротности (этот принцип отец применял, воюя для революции).

Согласен, моя вина. Я не ставил себе задачи, я все затянул. И сейчас нужно меняться: разбить себя и сделать из кусков другого.

Громит же Ананьев свои скульптурные неудачи и, размочив, из той же глины лепит новое. Вот и мне нужны новые методы: 1. жизни, 2. лечения, 3. работы.

4 июля. Н. как-то сказала, что примет глупого мужа, но при условии его непременного умственного роста. Болтовня, ей был нужен дурак, она властная.

Был ли наш разрыв несчастьем? Это как посмотреть. Горе же полезнее счастья: в душевной сытости тупеешь. Не знаю, углубились ли мои извилины, но опыта прибавилось. И сейчас моя главная забота — здоровье. Впрочем, такой вопрос: отчего, будучи вполне здоровым, я скверно работал?

Сегодня был дождь и зеленое солнце. Оно светило с каждого листа, из-за каждой травинки. Солнце ходило промеж веток зеленым светящимся туманом, сгущавшимся и вспыхивающим, а среди него лежали тусклые пятна цветов.

5 июля.

Снова баня у егеря. Пришел и Чух. Он похудел, скис. Причина: телеграмма о невзятии работ на всесоюзную выставку. А мне даже и не ответили, и — ничего. Я серьезно болен — и не отчаиваюсь. Живу!

…Мы с егерем потерли друг другу спины.

Егерь пухленький, как женщина. Пока я царапал ему спину мочалкой, он рассказал, что прошлой ночью какие-то горожане убили заночевавшую в лесу корову учителя, взяли мясо и смылись на «газике». Их следы (и выброшенную шкуру) нашли. Я же думал: ограбить можно не только вот так, а взяв твой покой.

Егерь опять пригласил нас на чай. Я смотрел его арсенал — пять штук дробовиков разных систем и разного возраста — вплоть до столетнего… Егерь снимал их со стены и передавал мне, называя: «Перде», «Голланд-Голланд», «Зауэр»… Но понравилась мне шомполка десятого калибра, этакий долгоствольный мушкет: люблю архаику. Сказал комплимент егерю и получил разрешение переселиться в пустой домик на территории охотхозяйства.

…Чух нашел корову с густейшим молоком. Берем сметану и творог. Дороговато, конечно, но в городе такого и не понюхаешь.

Смазал маслом картонки, хочу писать этюды.