Квазар

8 июля. Бессонница. Странно, но после у меня день холодных мыслей. С жизни осыпается вся розовая шелуха. Гошка прав — жизнь бессмысленна. Моя живопись? Ха! В век цветной фотографии? Прочее: вижу тщеславную суть Чужанина, приближающееся безумие Гошки и даже конец нашего глиняного шарика.

Н. и Чух правы: они держат перед собой модель смерти и спешат, они пожирают жизнь, чавкают. Молодцы!

11 июля. Долго брел вдоль Каменушки. Это речка лесная, скрытная. Вливаясь в море, она прыгает с камня на камень. За эту-то горсть камней и зовут лесную речку Каменушкой.

Я шел к ее истоку, Щучьему какому-то омуту. Нашел его в овраге. Он глубок и черен. Подумалось: лесные бойкие разбойнички до революции хоронили здесь концы своих дел. И вдруг мне на спину лег тяжелый взгляд.

Оборачиваюсь: из-за дерева пристальные круглые глаза. Желтые. Я вздрогнул, замахал, заорал — и в сторону кинулся зверь в бакенбардах. Это же рысь! Когда прошла дрожь в руках, я нашлепал здесь этюд в черно-зеленых тонах и, идя домой, решил сделать холст «Пьющая рысь».

12 июля. Не забыть: в притуманенном утре есть светящееся, в белизне тумана много и желтого, и синего, и даже лилового. А когда я шел за убегающим туманом — мимо домов, шарообразных кустов — и добрался до леса, то увидел вооруженных людей. Я отскочил к соснам, но, догадавшись, успокоился. Это, конечно, егеря.

Смутные люди ушли, остался один, Акимыч.

— Здорово, золотоискатель! Вот, мотаюсь, — говорил он мне (не забыть и написать — плащ его дымился, к нему прицепились куски тумана). — Будем сегодня бить ворон: тетеревов зорят, цыплят терзают. Словом, браконьерствуют. Вредны.

Туман рассеялся, и засветились верхушки сосен. (Не забыть: поначалу они ржавые, потом посинели. Будто свет съезжал вниз.) Вдруг карканье — на сосну присаживалась ворона, балансируя крыльями. Они — как черные ладони с растопыренными пальцами.

Егерь выстрелил — лес отозвался ему каждой сосной. Заплескалось в хвое, и вниз сорвалась птица. Падая, она хваталась лапами за ветки.

Она легла под сосной, в каждой лапе держала по веточке с зеленой щеточкой хвои.

— Взять ее? — спросил я.

— Зачем? Лес родил, лес возьмет.

Пригласив отдохнуть, егерь бросил плащ на землю. Садясь, я по пружинности под собой понял, сколько сотен лет здесь копилась хвоя.

А по вороне уже ходили коричневые мелкие жуки. Они показались мне сором. Жуков-могильщиков становилось больше. Они сновали в перьях, пробегали по клюву, останавливались на глазах. Они походили на крохи почвы: казалось, это сама земля берет птицу.

…Не могу вообразить Чуха в лесу с этюдником в руке и с грузом рационализма на плечах. А ведь он — часть моих привычек. Пацанами мы ходили к Никину: тот был старый друг отца и не только давал уроки рисования, но и подкармливал меня. Я был ему свой, а Чух — ходящим на уроки: Никин готовил нас в техникум и звал своими «цыплятами». Чух был и тогда самоуверен. Он закурил на первом же уроке, и Никин вскрикнул: «Цыпленок-то курит!»

Чух не только умел курить, но уже и «крутил», чем хвастал. Тогда-то он и взял надо мной командный тон.

…Думал о своей и чужой лжи и границах ее. Я недостаточно сильно любил Н., т. е. я обманул ее. Отсюда и ее обман.

Жара на плюс сорок. Солнце уже на восходе быстро разогревается. Сначала оно багрово-туманное, затем красное (ходят по нему еще какие-то тени). Но вот оно желтое… Слепящее!

Его нет возможности написать красками, они — цветная грязь.

…Спас муху с зелеными!!! глазами. Точнее, их цвет зелено-желтый. Вынул ее из варенья. В благодарность она садилась только на мой нос и лезла только в мою тарелку. Я механически прихлопнул ее. Это и есть дружба человека с природой.

…Явилась мысль стать фотографом. Соображения: я реалист и преклоняюсь перед тем, что вижу. Человечье лицо, дерево, птица мне кажутся бездонными, невыразимыми до конца. Но только новая оптика и совершенные аппараты могут передать в мельчайших деталях эту реальность (а значит, и ее правду). Фотография — великое чудо. Кто учился рисовать, тот знает, как трудно принуждать руку, и какой технический, буквально ракетный взлет есть создание мгновенно и точно рисующего прибора. И потом, фотография современна, она — в развитии. Когда-нибудь, я уверен, фото смогут ожить под прибором, а картины навсегда увязли в своих рамах. И еще одно соображение, самое важное. Попробуй-ка точно нарисовать птицу, насекомое, рысь. Тогда их нужно принудить позировать, т. е. убить. А фотокамерой я схвачу их на бегу, в полете, в любой стадии движения. Я сказал об этом Чуху, и он меня высмеял.

16 июля. Днюю и ночую на реке. Сегодня писал лодку и рыбака в ней. Голубизна неба уходит в белизну бортов, а та желтыми и голубыми тонами в загорелую спину рыбака.