Они играли в капитанов целое лето (и ещё один школьный год, весь пятый школьный год, но океан в сентябре зарыли, и всё стало уже не то). У них был Устав, традиции, биографии и даже бортовые журналы. Правда, от ведения журналов народ отлынивал; только Элька, журналы эти выдумавшая, исписала две толстые тетрадки, а Сай – одну, так как был очень занят составлением подробных морских и островных карт и запутыванием Билловых плаваний за сокровищами. Ладик вообще ничего не писал, но зато рисовал много, целыми днями просиживал на одном из вулканических островов с удобной развилкой, и Элька иногда швартовалась у его острова и сидела с Ладиком на вулкане, заглядывая в его альбом и болтая босыми, постоянно грязными ногами. Сая несказанно бесили эти маячившие среди веток ноги. Не из-за грязи, конечно, потому что Сай, славный капитан Джордж, и сам был измазан с головы до ног, и не из-за ревности, потому что ему тоже очень нравились Ладиковы рисунки. Он и себе-то не мог объяснить, отчего злится, и фрегат его курсировал вблизи Ладикового вулкана, и преследовало в эти минуты отважного капитана одно-единственное, тщательно гонимое, всепоглощающее, навязчивое, под ложечкой сосущее и неисполнимое ни в коем случае желание – схватить эти болтающиеся ноги и дёрнуть вниз, вот просто схватить за щиколотки и как следует дёрнуть…
И была у капитанов клятва. Непонятная никому, кроме основателей эскадры, она скоро стала не просто клятвой – магической фразой, иногда – призывом, иногда – заслоном от чужого волшебства или собственных бед, через год капитанами забытая и для придумавших её оставшаяся навсегда заклинанием, заклятьем и молитвой, на все случаи, как «Отче наш».
– …И клясться будем ключом, – сказал Сай.
– И колодцем, – сказала Элька.
Ключ был ключом волшебным, залегендированным, ключ был вырезан из пенопласта и разрисован магическими знаками; ключ был изъят из Крепости Серого Мрака после пленения злобного колдуна, там засевшего и всю крепость провонявшего дохлыми мышами и гнусными зельями; ключ открывал все двери и сундуки, и с ключом всё было понятно. Но колодец?
– Какой колодец? – спросил Сай сердито, потому что никакого колодца они не придумывали, а значит, колодец пришёл ей в голову сию минуту, только что, и это было нечестно, но ругаться с ней он не мог.
– Колодец, – сказала Элька. – Поклясться колодцем – все тайны навсегда утопить на дне.
– Ну ладно, – сказал Сай. – Ключом и колодцем, нет, тогда вот так – ключом и колодцем, морем и Стивенсоном, да?
– Морем – скучно, – сказала Элька. – Давай вереском.
– Вереск тут при чём? – возмутился Сай и сразу понял, что она сейчас расскажет – при чём, и сразу увидел сам, без её рассказа: берег, поросший вереском… на берегу бочонок из-под меда, а дальше – колодец, на журавле которого висит ключ. Да, вересковый мед… ну, скажем, эль, у пиратов – ром, а у нас будет эль. (Эль-ка)
– Ладно, – сказал Сай. – Слушай, Стивенсоном не надо. Робертом Льюисом, вот так, ага? Чтобы никто не понял.
– Билл-то поймет, – сказала Элька, и Сай свистнул и засмеялся.
– А спорим?
И – как всегда – оказался прав.
Ключом и колодцем, вереском и Робертом Льюисом. Он хотел поклясться этой клятвой на выпускном вечере, сказать, что любит ее, и поклясться, и тогда – он знал – она поймет, что все это всерьез, и что это – навсегда.
Не успел.
Через год после выпускного Элька впервые прочитала Гарсиа Лорку – и, вырвав из книги страницы с «Диваном Тамарита», ночью сожгла их. В раковине, на кухне, безумно жалея и прекрасно понимая, что читать это ей нельзя, и твердо зная, что не читать этих строк она не сможет.
Страницы горели хорошо, высоким желтым пламенем, шурша, распадались в золу, она обреченно смотрела на них и беззвучно шептала – ничего поделать с собой не могла:
Она уже не плакала тогда.
Уже не плакала и уже не молилась – даже ключу и колодцу.
И удивиться пророку Лорке она тоже уже не смогла. Просто стояла у раковины на кухне, чувствуя босыми ногами холодный пол, просто смотрела, как горят стихи о раненном водою.
Через несколько месяцев она вышла замуж за парня, который со спины был удивительно похож на Сая. У парня оказалось неплохое чувство юмора: быстро последовавший развод он объяснял тем, что устал оглядываться в поисках жены. Боюсь остеохондроза, сказал он Эльке, собирая вещи.
Второго ее мужа звали Дмитрием. Благодаря его имени брак продержался целых три года. «Ты что, всю жизнь будешь… так?» – спросила тогда Светка Сланцевская.
«Наверное, – сказала ей Элька. – Наверное, так».
Скобки закрылись.