La Cumparsita… В ритме танго

— Не буду отвечать на провокацию, Смирнова. Что там дальше, как оно пойдет, сможем или нет, — вытаскиваю правую руку из-под ее спины, кончиками пальцев касаюсь выпуклого лба, идеально ровных бровей, горячих щек, прохладного носа, — об этом думать не будем.

— Ты…

— Есть всего один вопрос.

— Бесцеремонные поцелуи и бестактные вопросы? — взглядом останавливается на моих губах. — Многовато для первого свидания, не находишь? Не слегка нахально, Ярослав. Мужика включил на полную катушку, решил измором взять? Регламент мы, конечно, опустим, но количество поцелуев за одно свидание, тем более за первое, ограничим. Довольно! — перед моим носом выставляет крохотную ладошку.

Сюда поцеловать? Пожалуй, это я проигнорирую и не стану на бредовую идею отвечать. Пусть потешиться, пока я разрешаю. Заводит же! Без ключа и кнопки, а скручивая тоненькими пальцами три жалких медных проводка — симпатию, мой неподдельный интерес и обозначившуюся жажду обладать.

— В самый раз! — упираюсь ладонью в капот, отталкиваюсь, поднимаюсь и в помощь предлагаю свою руку.

— Спасибо, — мячиком подскакивает, шустро выпрямляется, одергивает юбку и поправляет съехавшую от моего напора блузку.

Смирнова оглядывается по сторонам, обхватывает правое запястье, сдавливает руку, сильно разминает, передергивает плечами и наконец-то поднимает на меня глаза.

— Ты свободна, Даша? — задаю неудобный для нее, но важный для меня вопрос. — Одна? Ни с кем ведь не встречаешься?

Кроме меня, конечно!

— Да.

И достаточно! Мне этого вполне достаточно. На этом, пожалуй, остановимся. Первое правило взрослых или честных отношений — друг другу безусловно доверять. Я верю Даше! Не знаю, почему, но абсолютно уверен в том, что она не станет мне врать.

— Поздно, Ярослав, — кивает на машину. — Мне пора домой…

Родители заждались?

— Домой?

— Если ты не возражаешь? — быстро следует к своему месту.

— Даш? — шепчу ей в спину.

— Угу? — прикладывает пальцы к замку пассажирской двери.

— Что у тебя сегодня случилось?

Ничего не отвечает. Щелкает замком, открывает дверь и забирается в салон…

— Это мой отец, — шепчет, рассматривая высокую фигуру, стоящую на въезде в их поселок.

— Мы задержались? — накатом подбираюсь к указанному ею месту высадки. — У тебя будут неприятности?

— Нет, но…

Она волнуется! Боится? Переживает? Что-то, видимо, не так?

— Хочешь, я с ним поговорю? — останавливаюсь, но не глушу мотор. — Я представлюсь…

— Не стоит, Ярослав. Все нормально. Мне пора, — отстегивает свой ремень, не сводит взора с родительского силуэта, но не смотрит на меня.

— Даш…

— Пока!

Она выскакивает из машины и вприпрыжку приближается к нему. Вижу, как подходит, как целует в щеку, обнимает, гладит мужские плечи, почти что вешается к своему отцу на шею, а затем, ярко улыбаясь, берет его под руку и разворачивает здорового мужчину в противоположную от моей машины сторону.

Ну, знаешь ли! Я так не могу…

Глава 8

Смирновы…

Алексей

С некоторых пор в огромном доме на постоянной основе с приоритетом «Ультра» на пристальное и въедливое внимание с моей стороны к вынужденным постояльцам проживают три великолепные женщины — «мелкие жилички» — да чтоб меня на лоскуты порвало: моя жена Ольга и две дочуры, Дашка и Ксюшка. Исправляюсь-исправляюсь и приниженно руки поднимаю — Дарья, Дари-Дори, рыбка золотая, любимый грозный Царь в балетной пачке и «пуантах» с полиуретановым каблуком, и маленькая Ксения, Ксю-Ксю, серьезный свой рубаха-парень, конечно. Еще бы отчество, исключительно из уважения, не мешало девочкам добавить. Но! Я отец — с возложенной тридцать лет назад ответственности не спетляю, а малявки и без отчества неплохо чтятся. Чертова привычка язвить! Или шутить? Шутить-шутить, конечно же. Видимо, природную веселость ничем не искоренить. Одалиска и две маленькие… Папины прислужницы, наложницы Смирнова Алексея шестидесяти одного года от дня своего великолепного рождения!

— Оль… — с игривым шепотом подкрадываюсь к жене, готовящей что-то вкусненькое на рабочем кухонном столе. — Оля, Оля, Оля, — как заведенный повторяю. — Иди ко мне…

Выставляю руки и готовлюсь к захвату, которого ей точно не удастся избежать.

— Чего ты хочешь, Алеша? — не оборачиваясь, со смешком отвечает. — Имя повторяешь? Забыл, как жену зовут? Или это артикуляционное упражнение для разработки твоего бескостного языка?

— Ну-у-у, Оля-я-я-я, — обхватываю жену со спины за талию, притягиваю к себе, утыкаясь носом в распущенную копну каштановых волос. — Тепленькая, ароматненькая, очень вкусненькая. Так бы и съел тебя. М-м-м-м, — борозжу носом в парующей макушке. — Знакомый запах. Этот, как его? Базилик? Укроп? Фенхель? Чеснок? Кошачья мята? То-то я смотрю, штырит меня. Брови и ресницы дыбом встали, как на поднятии семейного флага. Внизу вообще аврал, мать. Очень тяжело стоять.

— Ты бы присел, любимый, — ехидничает одалиска.

— Цыц! Поговори мне, жалкая рабыня, — сжимаю руки и дергаю давно изученное тело. — Стоит все, душа моя. И не только, хе-хе, волосяной покров. Мур-мур, мур-мур! Вспомнил! — прыскаю от смеха. — Роз-ма-рин и пас-сиф-ло-ра? Угу?