Лабиринт

После того как миновали пролив, внезапно похолодало и началось волнение, обычное для моря Гэнкай в февральские ночи. Бортовая качка внезапно сменилась килевой. Точно гигантские качели вздымали людей и, покачав, опускали. Силу качки можно было определить по ширине размаха висевшей над головой фляжки, выполнявшей в данном случае роль стрелки сейсмографа. Будь на этом транспортном судне поменьше солдат, их, наверно, катало бы от борта к борту, как высохшие мандарины. Этой участи они избе жали лишь потому, что с момента зачисления в часть перестали быть людьми и стали «личным составом», чем-то вроде выданного им мундира, брюк, кальсон, вещевого мешка, плащ-палатки, погон, петлиц, ботинок и т. д. и т. п. Иначе говоря, потому, что на нары, расположенные в два яруса, втиснули столько людей, что ни один не мог покатиться ни вправо, ни влево, совсем как мандарины, когда их перед отправкой на рынок укладывают в ящики до того плотно один к одному, что между плодами не остается даже щелки.

Сёдзо лежал на нарах нижнего яруса примерно в середине, рядом с солдатом второго разряда по фамилии Исода — молодым парнем с пухлым мальчишеским лицом. Свободное пространство над головой, не составлявшее и двух-трех дюймов, когда он сидел, несколько увеличивалось, когда он принимал лежачее положение, и тогда казалось даже, что до ужаса спертый из-за тесноты воздух становится чуть чище. Но дело было не только в этом — Сёдзо укачало. Возможно, на него плохо подействовал пример Исода, которого поминутно тошнило.

В казармах в Кокура Сёдзо не пробыл и сорока дней. Этого времени едва хватило на то, чтобы запомнить специфически военные, совсем не такие, как в обычной жизни, наименования всех частей выданного им обмундирования и чтобы с помощью окриков и затрещин усвоить с грехом пополам маршировку, стрельбу холостыми зарядами, приемы штыкового боя, метания гранаты и прочие боевые приемы, хотя в общих чертах он должен был их знать еще по учебным сборам резервистов. Главной заботой командования было сейчас пополнение сильно поредевших на фронте войск. Поэтому не только обучение солдат, но и комплектование частей шло наспех, кое-как. В одном и том же подразделении встречались и тридцатилетние мужчины, и сорокалетние, и совсем юнцы, вроде Исода. И опять-таки это напоминало упаковку мандаринов: ведь в спешке при большом количестве заказов их укладывают, уже не сортируя по величине.

У каждого солдата позади осталась своя жизнь, непохожая на жизнь соседа. Однако на судне отдельные горести и печали каждого из них слились в одну общую заботу, в одно общее для всех опасение: куда их везут? В Маньчжурию или в Китай? Только бы не на южный фронт. Это тайное желание тоже объединяло людей. Военная обстановка на южном фронте складывалась сейчас совсем иначе, чем в начале войны, когда был потоплен английский линкор «Принц Уэльский», пал Сингапур и была оккупирована Малайя. Эвакуация Гвадалканара тому подтверждение, вопреки искусным закругленным, обтекаемым фразам, в каких преподносили публике эти известия газеты и радио,

— На островах жуть. Кругом одно море.

— Точно. По сравнению с островами и Северный и Южный Китай — одно удовольствие!

— В Китае драться-то с кем приходится? С бандитами. Говорят, сейчас там ни на одном фронте настоящих боев нет.

— Что правда, то правда! Опаснее островов ничего нет.

Слабая электрическая лампочка освещала троих солдат, сидевших, скрестив ноги, рядом с Сёдзо на травяных циновках, служивших им постелями, и в ее тусклом свете они казались черной глыбой. Все трое сидели, закутавшись в одеяла. Торговец рыбой из Кокура по фамилии Тономура, которому накинутое на голову одеяло придавало еще большее сходство со святым Дарума, был большеглазый, толстоносый человек. Рассказав о гибели защитников острова Атту, он снова заявил, что опаснее всего на островах. На материке в случае чего можно куда-то спрятаться, а если противник высадится на остров, ты пропал, как мышь в мышеловке. Слово «бегство» не упоминалось, но в сущности все эти приглушенные разговоры сводились к одному: как бы выяснить, на каком фронте это легче сделать, где больше шансов уцелеть. Боевой дух новобранцев был и без того невысок и после решения отправить их на фронт нисколько не повысился. Уже отошел в прошлое тот показной героизм и верноподданнические чувства, которыми щеголяли солдаты еще два-три года назад. Все они без исключения были теперь реалистами.

Конечно, и сейчас попадались этакие удальцы, готовые по любому поводу кричать «ура», но их становилось все меньше. Большинство солдат были сосредоточенны, угрюмо покорны и молчаливы. Но после погрузки на пароход они почувствовали себя свободнее—здесь было легче, чем в казармах. Освободившись — пусть на время — от ежедневной муштры, беганья и ползания, они наслаждались чувством свободы, как скотина, с которой сняли ярмо.