Лабиринт

Пожалуй даже, они стряпали с тем примитивным наслаждением, какое испытывали мужчины до того, как они уступили кухню женщине,— в те первобытные времена, когда после удачной охоты они сами готовили себе пищу и наедались до отвала одни, не подпуская женщин к своим кострам. Больше всего солдат радовало, что удалось раздобыть свинью, но немало добыли также домашней птицы и яиц. Тут внесли свою долю и Сёдзо с Исода.

В китайских фанзах темно, как в погребе, и, когда войдешь, не сразу разберешься, где кухня, а ведь именно там часто бывала припрятана кое-какая еда. Но на этот раз, когда наши два солдата пошарили в очаге, они только выпачкали себе руки в золе — найти ничего не удалось. Сёдзо предложил уйти. «Сегодня и так достаточно всякой еды»,— сказал он Исода. По пути сюда они видели, как в крестьянском дворе один из солдат, окруженный зрителями, ловко сдирал со свиньи шкуру. Однако Исода был куда пронырливее Сёдзо. Глаза на его круглом, как у ребенка, лице поблескивали и шарили в полумраке по всей фанзе. На земляном нешироком возвышении, устроенном вдоль всей стены напротив очага,— такие возвышения, как и божницы, имеются в каждой фанзе — с края был вставлен серый кирпич. Сейчас он лежал немного криво, как положенная второпях крышка. Это не укрылось от взгляда¹

Исода. Присев на корточки, он с усилием вытащил кирпич и радостно вскрикнул. В темном углублении на самом дне стояла полная корзиночка яиц, похожих на крупные жемчужины. В последнее время военное начальство требовало бо-лее обходительного, хотя бы внешне, обращения с мирным населением, чем в начале войны. За все реквизированные продукты и вещи полагалось платить. Но никто не являлся за деньгами. Когда Сёдзо вместе с другими солдатами впервые вломился в китайскую фанзу, на память ему пришло одно место из «Румынского дневника» Кароссы. Находясь в немецкой армии, действовавшей против Румынии, автор оказался однажды в румынском крестьянском доме. Чтобы спасти от своих товарищей, грабивших дом, прекрасную ценную вышивку, которую бежавшие хозяева в спешке оставили в незакрытом шкафу, он встал перед шкафом, стараясь загородить его от других. А он, Сёдзо, поступил бы так же в подобной обстановке? Почувствовав в душе сомнение, Сёдзо испугался: неужели эта грубая атмосфера армейской жизни, в которой он находится всего лишь несколько месяцев, уже успела развратить его?

В этой деревне, хоть она и казалась с виду более зажиточной, чем другие, в домах была та же нищета. Вся обстановка в комнате ограничивалась деревянной кроватью, а в кухне с земляным полом вся утварь состояла из котла да чайника. Если же в каком-нибудь доме попадался тазик с облупившейся белой эмалью, он казался каким-то необычным предметом культуры, неизвестно как сюда попавшим. И это вовсе не потому, что утварь прятали, как и съестные припасы. Ее здесь просто никогда не было. По сравнению с этим убожеством самый бедный японский крестьянин, казалось, обладал множеством сокровищ. Почему же все-таки народ этой страны, у которой населения в несколько раз больше, чем у Японии, земли в десятки раз больше, а богатства недр неисчерпаемы,—» почему он доведен до такой нищеты?

Экономические воззрения Сёдзо позволяли вывести причину этого явления с точностью математической формулы. Всю дорогу от Хэбэя до Хэнани он с пристальным вниманием всматривался во все, что представлялось его глазам. Прежде всего поражал убогий внешний вид китайцев. Одежда у мужчин и у женщин почти не отличалась покроем, была или черного, или темно-синего цвета, и у всех она была невероятно грязная и засаленная, а у некоторых такая ветхая, что ее можно было назвать просто рубищем. Их землисто-бледные лица совершенно ничего не выражали — ни враждебности, ни горя, ни радости. Дети, босые, с болячками на головах и с воспаленными от трахомы глазами, были закутаны в какое-то грязное отрепье. У большинства из них были хорошенькие мордашки, какие обычно изображают на китайских картинках, и тем более отвратительными казались их лохмотья. Из поколения в поколение китайцы испытывали гнет правительства, клики милитаристов, крупных помещиков, а более всего — иностранных капиталистов и предпринимателей, тесно связанных С компрадорами.  Если бы народ мог избавиться от невыносимой эксплуатации, которая в Китае приняла особые формы и особую организацию, если бы китайцы получали непосредственно от матери-земли, на которой они родились и которая полита их потом и кровью, справедливое вознаграждение за свой труд, разве не могла бы эта страна, составляющая четвертую часть земной суши, страна, которая обладает огромными природными богатствами, создать для них человеческие условия жизни?

В экспедициях реквизиционных отрядов Сёдзо в каждом доме вновь и вновь близко видел ту нищету, о которой он до сих пор знал только понаслышке.