Лароуз

— Да. Он верит, что ты не промахнулся бы по такому крупному зверю.

— Это правда, — согласился Ландро. — Олень все еще там. Я видел его бродящим по лесу.

— Дасти сказал мне, что ты застрелил его случайно, — добавил Лароуз.

Ландро раскрыл объятия сыну, и Лароуз лег рядом, прижавшись к его груди. Они даже дышали в такт. Затем Лароуз отодвинулся и, зевнув, уснул, но Ландро не спал, а глядел в потолок. Небо было готово рухнуть в любой момент. Волна стыда накрыла его. Он понимал, что собирается взвалить на сына груз проблем, хотя мальчик слишком хорош для такого скверного человека, как его отец. Лароуз, снова Лароуз. Малыш уже спасал его раньше. В тот день, когда автобус повез Ландро в школу-интернат, он был всего на несколько лет старше, чем сын сейчас. Казалось невозможным, что родители отпустили его. Они не сказали ему, что поедут в Миннеаполис[136]. Там им предстояло жить, а потом умереть.

Родители Ландро оставили его в автобусе и уехали в машине деда. Ему было девять лет. По прибытии воспитатели забрали у него мешок с одеждой и другими вещами и куда-то унесли. Как потом выяснилось, навсегда. Ему предстояло учиться в школе, принадлежащей Бюро по делам индейцев правительства США, объяснили родители. Сами они закончили миссионерские школы, где им не нравилось учиться.

Они думали, государственная школа будет намного лучше. А кроме того, они собирались его навещать. Что им стоило сесть на автобус, идущий из Миннеаполиса.

Сиденья автобуса, на котором ехал Ландро, были зелеными, жесткими, в нем было жарко, потому что еще не закончился август, и автобус нагрелся на солнце. На полпути в школу им обещали устроить ланч и сдержали слово. Они вышли в парке. Старшие дети бегали по траве и смеялись. Им раздали коробки из вощеной бумаги с сэндвичем из мягкого белого хлеба с маслом и кусочком оранжевого сыра, еще там было яблоко. В животе урчало. Он попросил добавки и получил еще один сэндвич, точно такой же. Он съел все, запив железистой водой из уличной колонки.

После того как Ландро забрался обратно в автобус и его сосчитали, он опустился на пол. Потом заполз под сиденье. Автобус вырулил на шоссе, и Ландро поуютнее устроился под его креслами. Там на металле было нацарапано одно и то же многократно повторяющееся имя.

Лароуз. Лароуз. Лароуз.

Девочки позади него счастливо щебетали, но другие дети начали тихо всхлипывать. Одну четырехлетнюю кроху беззвучно тошнило. Некоторые уставились в окно, зачарованные проплывающими видами. Некоторые малыши смеялись и болтали в предвкушении занятий. Другие дети словно онемели. Свернувшись под сиденьем автобуса, Ландро не сводил глаз с необычного имени. Буквы были написаны жирными карандашными линиями, проведенными по нескольку раз. «Лароуз». Вскоре он задремал. Сон на полный желудок был тяжелым. Он не проснулся, когда автобус остановился и опустел. Не проснулся, когда ему брили голову от вшей, когда оставили в душе, когда выдали новую одежду без насекомых. Он не проснулся, когда лег в кровать и когда наступило утро. Он продолжал спать. Спать под сиденьем автобуса.

Заберите все

1967–1970

Ромео и Ландро

Спальный корпус был построен из красного кирпича. Это было простое приземистое здание, с главным входом по центру. Когда Ландро толкнул стальную дверь, раздался хриплый вибрирующий звук, вызванный перепадом давления, похожий на тихий вздох Милберта Гуда Роуда, призрака этого места. Полы были покрыты бледными линолеумными плитками, натертыми до блеска. В конце дня негреющее солнце залило светом центральный коридор. Маленьких мальчиков поселили на одной его половине, тех, что постарше, — на другой. Спать им предстояло в больших помещениях, похожих на казармы, с выгородками для двухъярусных коек, по две в каждой. Вход в туалеты и душевые находился в средней части помещения, а на его концах стояли застекленные будки, из которых за мальчиками бдительно следили смотрители. В подвале находилась прачечная с рядами стиральных и сушильных машин, урчавших днем и ночью.