Лароуз

Ромео заметил на лице товарища выражение отрешенности. А еще его непроницаемый взгляд — сам Ромео никогда не употребил бы таких слов, но много лет спустя отцу Трэвису предстояло воспользоваться именно ими, чтобы охарактеризовать лицо человека, стоящего перед ним, понурив голову. Ромео знал одно: когда глаза его друга становятся пустыми, его разум спит, и он готов сделать все что угодно, невзирая на любую опасность. От этого Ландро выглядел невероятно крутым, и Ромео было тошно смотреть на друга.

В конце недели они подлизались к Горшковой голове, и та разрешила им отнести сломанную стремянку в столярную мастерскую. Автобусы были припаркованы прямо за ней. Избавившись от стремянки, они юркнули за угол здания, а затем прокрались к школьному автобусу и залезли под него. Они сразу же увидели, за что там лучше зацепиться.

— Может выйти, — сказал Ландро. — Правда, для этого нужно быть больным на всю голову.

— Одно дело провисеть несколько минут, а другое — много часов.

— Продержишься сколько надо, зная, что при падении разобьешься насмерть.

— На мой взгляд, не очень-то весело, — пробурчал Ромео.

— Ты что, не веришь в историю с той девчонкой? — спросил Ландро.

Но было что-то неотразимое в том, как увлеченно Ландро строил планы. Он без остановки тараторил, придумывая, как можно пристегнуться ремнями или обвязаться веревками. Рассчитывал, будет жарко или холодно. В любом случае куртки им понадобятся.

* * *

Долгожданный день наступил. Ромео и Ландро неспешным шагом подошли к очереди отправляющихся домой и пристроились в самом конце. Горшковая голова стояла у открытой двери автобуса, просматривая список отъезжающих. Все в очереди держали в руках мешки с одеждой. У Ромео и Ландро тоже было по мешку. В последний момент они оставили очередь, прокрались к задней части автобуса, свернули в тень, а потом ужом проползли под брюхом длинного кузова. Там по центру шла плоская балка шириной в фут, куда они собирались забраться, а рядом с ней находились два каких-то поддона, с помощью которых можно было удерживать равновесие. Они положили свои мешки в поддоны и легли животами на балку лицом к лицу, обвив ее ногами.

Казалось, прошла тысяча лет. Наконец автобус яростно зарычал и, ожив, тронулся с места. Сначала он еле тащился по улицам города. Мальчики чувствовали, как переключаются передачи, изменяя передаваемое на колеса усилие. Когда они выехали на шоссе, автобус качнуло, а затем водитель плавно включил повышенную передачу.

Они подняли головы, ослепшие, оглушенные чудовищным ревом двигателя. Уши болели. Иногда камешки вылетали из-под колес и впивались в тело, словно крупная дробь. Трещины в асфальте, казалось, раскалывали кости. Мальчиков охватил невероятный ужас, наполнивший их тела адреналином. Лежа на животах, лицом к лицу, обхватив ногами балку, они были прикованы к ней страхом.

Боль вонзалась в барабанные перепонки Ромео, но он знал, что если поднимет руки к ушам, то упадет и умрет. Боль становилась все сильней и сильней, потом в голове что-то тихо взорвалось, и шум уменьшился. Внизу проносилось шоссе, на которое мальчики изо всех сил старались не смотреть. По сторонам все яростно мелькало и казалось гладкой размытой стеной, а потому единственное, на что они отваживались поднять глаза, были лица друг друга.

Ландро опустил веки. Наступившая темнота лишь усилила головокружение. Ему пришлось уставиться на Ромео, который не любил, когда на него пялятся, и сам никогда не встречался взглядом даже с учителями — за исключением случаев, когда кто-то из них брал его за голову и заставлял насильно делать это. В семье Ландро тоже не было принято смотреть друг другу в глаза. Да и все их друзья этого чурались. Это сводило белых учителей с ума. В те времена индейцы редко смотрели в глаза другим людям. Даже сейчас им неловко так поступать, для них это признак не честности, а навязчивости. Но под автобусом мальчикам некуда было смотреть, кроме как в глаза друг другу. Даже когда они оба стали взрослыми, из всех воспоминаний о езде под автобусом этот вынужденный взгляд был, пожалуй, хуже всего.