Лебяжий

Сима разлила по тарелкам уху. Гнус и здесь не давал покоя, вился тучей и сыпался в тарелки. Ко всему привычные северяне отгоняли его ложкой, невозмутимо черпая юшку. Горкин брезгливо морщился.

– Ешь, ешь! – вкусно швыркая, советовал Лукашин. – Тоже дичь, хоть и помельче.

– Я поздравить тебя хотел, – сказал Мурунов и достал из папки журнал, в котором была напечатана статья о прогибе. Оглядев сидящих за столом, удивленно заключил: – Прогиб-то, оказывается, Горкин открыл!

– Серьезно? – тотчас же подхватил Водилов. – А я и не подозревал, что рядом с нами геологическое светило! Ну-ка, ну-ка!

Журнал пошел по рукам.

– Кравчук, Горкин и даже Мухин, – продолжал он, посмотрев на подписи. – К чужой славе примазываетесь, товарищ Мухин? Не ожидал от вас, не ожидал...

– Тут разобраться следует, кто примазался, – колюче возразил Лукашин. – И разберемся еще...

– Не надо, – глухо сказал Мухин и посмотрел на Горкина. – Статья опубликована с моего разрешения. Мне только жаль... мне жаль, что выпала фамилия Енохина. Это, вероятно, ошибка...

– Зато появились две других, – саркастически усмехнулся Лукашин. – Потолкуем об этой ошибке на партбюро.

– Пожалуйста, если вам так хочется, – усмехнулся Горкин и, отодвинув уху с мошками, вышел.

– Клещ! – бросил ему вслед Водилов.

– Он клещ... он выполняет свое назначение, – сказал Мурунов. – А ты? На чужое, знаю, не позаришься... Но своим-то зачем поступаться? Так и Максимыч...

– Оставьте, – сердито прервал Мухин. – Я просил его быть соавтором... потому что... потому что испытывал некоторые трудности... трудности теоретического характера.

– Которые Горкин легко разрешил... сделав элементарный ход конем.

– Я прошу вас, Игорь Павлович, я прошу последний раз.

– Просишь? – чуть не подпрыгнул от возмущения Лукашин. – Ты просишь, а Горкин на твоем горбу в рай едет! Просит он! Ишь проситель! По ушам вас бить надо, чтоб не хлопали ими!

11

День складывался неудачно. И каждый последующий час приносил непредвиденные осложнения. Эта затея Лукашина с партбюро ничего хорошего не сулила. Поднимется шум, а лишний шум сейчас вреден. Припишут разное, уж так ведется: моральное разложение, присвоение чужих заслуг... А что он совершил выходящее из границ морали? Переспал с женщиной, которая сама себя предложила... потом женился на ней... с благословения мужа. Следовательно, этот пункт выпадает. Теперь о статье... Разве он не корпел над статьей, не отделывал ее стилистически, не проталкивал всеми правдами и неправдами в журнал? И тоже с благословения Мухина. Если уж брать моральную сторону, то надо начинать с Кравчука, но про него вряд ли кто заикнется... Во всей этой юридически правильной истории есть одно уязвимое место – Енохин. Послушавшись совета Елены, Горкин выбросил старика из числа авторов. Но старик мертв. Мертвому-то не все ли равно? Письмо, из-за которого рассердилась Татьяна, не в счет... Два-три поцелуя и все уладится. А пока нужно выехать... рассеяться. За это время все заглохнет.

Он отправился в аппаратную. Здесь было чадно. Орал магнитофон. Лаял Эдька. Сидя на полу, ревела Татьяна Борисовна.

– Прости меня, Танечка... прости! – покаянно заговорил Горкин, упав перед ней на колени. Он знал, что Татьяна обожает театральные эффекты. – Это была подлость… Но – последняя, клянусь тебе!

– Я ждала тебя, – устало проговорила Татьяна Борисовна, словно ждала годы.

– Я знаю, – немедленно подтвердил Горкин. – Ты ждать умеешь. И ты еще подождешь... недели две.

– Уезжаешь?

– Возникли серьезные причины... Мне просто необходимо уехать.

– Но почему? Мне ты можешь сказать?

– Понимаешь, тут под меня копают...

– Кто?

– Ну, Мурунов, Лукашин и еще кое-кто... жена Мухина, например.

– А, вероятно, из-за того, что ты с ней не спал? – торжествующе выкрикнула Татьяна Борисовна.

- Возможно. Они сплотились, и меня ждут неприятности, если я не уеду. Нужен экстренный вызов. Придумай что угодно.

Тревога мужа передалась и Татьяне Борисовне. Происки Лукашина и Мурунова ее не особенно напугали. Но Раиса... эта баба настырна! Если она обозлилась, то будет мстить до конца! Ах гадина! Но что же придумать?

– Допустим, вызов Саульского... Подходит?

– Ни в коем случае! – едва не обозвав ее дурой, сердито оборвал Горкин.– Надо что-то личное. А, вот... умер папа. Он у меня старенький.

– Как – умер? Ведь он жив!

– Тебе-то что? Умер – и точка. Если требуют обстоятельства, я сам готов умереть, временно, разумеется.

– Хорошо... если ты обещаешь, что не остановишься в Москве.

– Клянусь тебе, нет! Я прямым ходом в Одессу.

Поцеловав ее, Горкин выскочил из аппаратной и с первым же попутным бортом вылетел в Уржум.

Татьяна Борисовна сочинила соответствующую радиограмму, но вписывать в журнал пока не стала. «Это успеется», – решила она.

12

– Ты, дух, на вчерашней планерке был? – допрашивал Мурунов рослого, в джинсовом костюме парня. Они стояли у вырубки. Десятка полтора свежих, еще сочащихся пней, словно калеки, желтели окольцованными обрубками. На одном из пней печально горбился Истома. – Я разве не говорил, деревья не трогать? Говорил или нет?