Лебяжий

– Свято место пусто не будет, – усмехнулся Лукашин. – Возьмешь Водилова. Хватит ему в мальчиках-то ходить.

– Я уж подумывал. Супруга твоя на переезд согласна?

– Ей не привыкать. Ты после отпуска, Максимыч, сюда или в Уржуме зацепишься?

– Сюда, конечно, – поспешно сказал Мурунов.

– Время покажет. Прощай, Паша, – глухо вымолвил Мухин и отвернулся, вытирая повлажневшие глаза. – Много мы исходили с тобой... Еще бы походить... но...

– Походим, – дрожащими губами улыбнулся Лукашин. – Давай перебирайся в Белогорье... Походим!

– Вряд ли, Паша, – покачал головой Мухин. – Мои дороги кончились.

– Ну вот... ну ты... ну брось ты! – вскричал Лукашин. – Не царапай мне душу!

Они обнялись. Лукашин вытолкнул двери и, заслонив шапкой лицо, вывалился через порог, кому-то пообещав:

– Ох, и врежу я нынче! О-ох врежу!

– Да... – бесцельно двигая по столу пепельницу с обезглавленным чертом, раздумно проговорил Мурунов. – Ситуация... Вот – ситуация!

– Все по уму, Игорь, все по уму. Ты только держись... держись!

– Оборвалось во мне что-то... Взрыва нет, понимаешь? Я мог взрываться, и это грело. Теперь не взорвусь. Буду тянуть – и все. Постарел, что ли?

– Бред, бред! – усмехнулся Мухин, слегка поддразнивая. – Это со всеми бывает, после усталости. Пройдет, и снова как вол потянешь.

– Посмотрим... – вяло отозвался Мурунов. – Посмотрим. В главке останешься?

– Закидывал удочки насчет Белогорья... Саульский категорически против.

– Сперва подлечись. И – двигай сюда. Я рядом с тобой помбуром согласен.

– Ну полно, Игорь! Тебе расти нужно. Вот и расти – возразил Мухин и подал какой-то шарик.– Мефистофеля-то я покалечил. Вот голова его, может, приклеишь?

Мурунов машинально взял голову черта, приткнул к узким чугунным плечам. Она сорвалась и со стуком покатилась по полу.

– Не приставляется... – растерянно пробормотал он. – Голова-то не приставляется!

10

Да, вот так и плывет во времени и в пространстве маленькая водяная черепашка – Лебяжий. Всего наглядится, плывя к лучшему...

Смолкли дизеля. Не слышно голосов человечьих; металлических бряков не слышно. И лебединые звоны смолкли, и журавье курлыканье. Лебеди, журавли и прочая перелетная цыганщина снялись и незаметно ушли только им ведомыми воздушными путями в чужие, в теплые страны. Вернутся ли?

Старый орлан тоже переселился и увел с собою подросших птенцов.

Курган сторожит Истома. Рядом с ним – сын. А горстка леса над ними, а изувеченная земля глохнут от нестерпимой тишины, как недавно глохли от пронизывающего насквозь гула.

Станеев, вырвав засохшую березку, спустился вниз, к озеру. Здесь, на скамейке, стоявшей перед разрушенным клубом, сидел Мухин.

– Не взялась березка-то?

– Весной посажу другую.

– Весной?! – удивился Мухин. Удивился искренне. – Ты здесь остаешься?

– Устраиваюсь линейщиком... на место Истомы.

– А...

– Кому-то ведь нужно... приводить все это в порядок!

– Конечно, конечно. Это ты умно решил, Юра. Очень умно! Об учебе думал?

– Хочу восстановиться... если получится.

– Получится. С вашим ректором лет двадцать назад... мы вместе работали. Я позвоню...

Они закурили.

Под ногами урчали волны озера, слизывая с выщербленного берега мягкие звездчатые снежинки. Время жевало и жевало все вокруг, и с коровьих задумчивых губ его падали недожеванные клочья облаков, растворяясь в воде как прошлое.

Минувшие эпохи – прошлое, и только что отстучавшая секунда – тоже прошлое. Крошечные козявки, отпечатавшиеся в геологических слоях, и гигантские ящеры, неосознанно запечатлевшие себя, именуются равно – реликты. Величия лопаются, а достоинства уравниваются, соединяясь в одном смысле: род. Мудрый Экклезиаст обозначил его границы: «Род преходит и род приходит».

А границ нет. Их раздвигает Время. Завтра уже через день зовется Сегодня. И все звонкие слова стареют и меркнут. Меркнут ли вечные слова? Ведь время и их трет на своей терке.

– Я давно хотел подарить вам одну книжку, – сказал Станеев.

– Подари, Юра. Когда-нибудь отдарюсь.

Станеев вынул из внутреннего кармана затрепанный коричневый томик Ларошфуко.

– А, «Максимы»! Давно собирался почитать. – Мухин осторожно взял старенькую дешевую книжицу и раскрыл там, где была закладка. Страница начиналась с двести шестьдесят девятой максимы: «Как бы ни был проницателен человек, ему не постигнуть всего зла, которое он творит...»

– Конечно, конечно...

***

В полдень Мухины вылетели. Взяли с собой по чемодану. Откинув спинку мягкого кресла, Раиса прикидывала, что нужно купить ей в Уржуме. Муж читал Ларошфуко. В час тридцать книжка из рук выпала. Он скончался.

ПОВЕСТИ

Клад

Часть первая

1