Лед и пламень

Вылетели первые двое 26 мая в 23.05, Илья Мазурук - на полчаса позже. Мы, естественно, занервничали. Эрнст время от времени бросал:

- Молоков и Алексеев у края облачности, ждут Мазурука.

- Ждали полчаса, решили не тратить горючее, идут к нам.

- У Молокова вышел из строя "луч".

То есть Молоков потерял связь с обеими машинами.

- Молоков потерял Алексеева из виду!

А у нас вышел из строя радиопеленгатор. В шестом ч*"у утра Бабушкин закричал:

- Вижу! Молоков!

Посадочное "Т" мы не выстлали, а закрасили. Как и договорились, зажгли дымовую шашку, ветер внезапно изменился, "Т" закрыло, Молоков пошел на посадку прямо по дыму. Все замерли: кричать было бесполезно. Только бы не на торосы! Обошлось. Объятия, поцелуи, словно не виделись сто лет. Симе Иванову привезли умформер, и он немедленно взялся за дело.

Молоков здесь. А остальные? Оказалось, Алексеев приземлился неподалеку и обещал вскоре прилететь к нам. Мазурук молчал. Обе рации молоковская и ожившая водопьяновская - искали его, ответа не было.

Эрнст, Женя, Петрович (так все мы звали Ширшова) и я взялись за выгрузку из самолета Молокова нашего имущества. Коменданту полюса (не помню, с чьей легкой руки прилипло ко мне это "звание", не обговоренное ни в одном штатном расписании) забот прибавилось: на льдине появилось еще десять человек. Отвел им территорию для постройки жилья, зачислил на довольствие. Потом, 28 мая, нашего полку опять прибыло - наконец прилетел Алексеев. Теперь нас было на льдине уже 29 человек...

Всех беспокоила одна мысль - что с Мазуруком? До сих пор летать он не мог. Значит, сел. Куда? Илью искали все полярные радиостанции. Безуспешно.

Наши радисты не отходили от раций. Молоков 29 мая улетел на поиски, но вернулся ни с чем. И вдруг - радостное сообщение с острова Рудольфа Коля Стромилов, радист экстракласса, услышал Мазурука. Значит, жив! Но связь была только односторонней: "У нас все в порядке, все живы и здоровы, ждем распоряжений начальника экспедиции, у нас все в порядке..." И так до бесконечности. Самолет же Мазурука был глух, хотя находился, видимо, совсем рядом.

Только на исходе четвертых суток удалось с ним связаться. Своих координат они не знали, строили аэродром. Как же они сели?

На полярных станциях по штату - один радист. Четверо суток не сходя с места, в наушниках, посылали радисты морзянку в эфир...

Мазурук прилетел только 5 июня. Первым, до глазастого Бабушкина, который мог обходиться и без бинокля, увидел его Марк Трояновский (он ведь не успокоился, ему опять не хватало пленки, пришлось дать еще метров семьсот. Грабитель, да и только!). Больше всех ликовали Федоров и Ширшов: в машине Мазурука были многие приборы и инструменты. Все были в сборе. Но меня раздирали противоречивые чувства. Хотелось, чтобы едоки отбыли, но, с другой стороны, мы оставались без них, своих друзей. Надолго. Одни...

Планы высадки были нарушены. На льдине жили теперь сорок три человека! Не день, не два: с 21 мая по 6 июня - целых 17 дней. И всех кормить надо! И аппетит у каждого - позавидуешь! Бидона с продовольствием вместо десяти дней едва хватало на день.

На острове Рудольфа мы нелегально пронесли в самолет колбасу. Водопьяновская машина была настолько перегружена, что пришлось проститься с удобствами: выбросили кресла, и то Миша опасался, как бы от перегрузки она не развалилась в воздухе. На льдине колбаса эта стала "валютой". Когда мы шли на чаепития к пилотам, то делали это с корыстной целью: то проволочку, бывало, возьмешь, то тиски, то лампочку. Летчики сначала посмеивались:

- Дмитрич, ты как гоголевский Осип: "Что это у вас там? Веревочка? И веревочка пригодится". Потом встревожились:

- Да вы так самолеты разденете!

Тут появлялась "валюта" сырого копчения. Такса строгая: круг колбасы - метр дюралевой трубы. Очень мне приглянулась одна трубка в самолете Молокова:

- Три колбасы даю.

- Дмитрич, без нее самолет не взлетит.

Такая жалость!

Верными последователями Осипа показали себя оба будущих академика Ширшов и Федоров, а о Кренкеле и говорить нечего, ведь укреплялась в основном база его хозяйства.

Предусмотрительность, как мы убедились, не была лишней. К концу дрейфа цена самого обычного гвоздя, проволочки возросла до невероятных размеров. Я девять месяцев добрым словом вспоминал Мазурука, который преподнес мне поистине царский подарок - паяльную лампу. Молоков расщедрился на примус, а Мазурук - еще и на патефон с нашими любимыми пластинками.

6 июня О. Ю. Шмидт обошел хозяйство. Убедился: продовольственные склады и бочки с горючим - в нескольких местах. Радиорубка действует. Ветряк установлен.

В пять часов вечера после инспекторской проверки, результатами которой Шмидт остался доволен, начался митинг, посвященный торжественному открытию станции "Северный полюс" и подъему флага.

Вот напутствие О. Ю. Шмидта: