Лед и пламя

– Для полного счастья мне не хватает только одного: безмятежной атмосферы в нашей семье, только это сделает меня счастливым.

– Не я один в ответе за это. Впрочем, мы очень сблизились с Джорджем, он сильно изменился в последнее время. Он становится мне все симпатичнее, хоть это, по крайней мере, запиши на мой счет. Что до Джона, то здесь дело безнадежное, я не хочу больше видеть его на нашей винокурне.

– И все-таки нам придется найти ему занятие. Он вернулся из Франции очень разочарованный своим отцом, который даже не приютил его. Амели очень за него переживает. Не найдется ли для него какое-нибудь дело на прядильной фабрике? Было бы очень…

– Да что он там будет делать, бог ты мой! Перестань, наконец, мне его бросать, как собаке кеглю, с криком «Апорт!». Он не способен ни на малейшее усилие, и ты это знаешь.

– Не могу я его бросить. Это все-таки мой пасынок. Амели никогда мне не простит, если я ничего не попытаюсь для него сделать.

– Мы уже пытались.

– Надо продолжать.

– Продолжай, если хочешь. А я все – умываю руки.

– Нет, Скотт. Ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу.

Они снова перешли к сражению, снова становились врагами.

– Ты хотел бы, чтобы я создал фиктивную должность для него, да еще и с жалованьем, бесполезную и разорительную, только чтобы угодить твоей жене? Ты меня об этом спрашиваешь? Я больше не узнаю тебя! Когда-то ты славился своим строгим управлением делами, даже мне ты никогда не давал спуска, не прощал пустой траты времени! Дэвид работает здесь за троих, получая ничтожные гроши, а мы должны содержать Джона, который будет пальцем в носу ковырять? Мне кажется, я все это вижу во сне! Неужели ты так низко пал, что дрожишь перед женщиной, которая управляет тобой с помощью кнута?

Пощечина, которую Скотт получил, заставила его вздрогнуть всем телом. Ошеломленный ударом, он посмотрел на бледного как мел Ангуса, который пробормотал:

– Сожалею.

Скотт отвернулся, шагнул прямо к двери, где задержался на секунду, чтобы сказать:

– Надеюсь, что она того хоть стоит, – бросил он полушепотом. – Иначе какой кошмар…

– Постой!

Ангус хотел было удержать его, но почувствовал, что не может оторвать ног от земли. Как посмел он ударить сына? Почему не смог сдержаться? Ответ был очевиден: обвинив его в том, что он ведет себя, как пудель, перед Амели, Скотт коснулся самого его чувствительного места, и Ангус не смог выдержать унижения. Но ведь и сын уже не был маленьким мальчиком, в двадцать шесть лет он мог счесть пощечину недопустимой и не простить. В детстве Ангус никогда не поднимал на него руку. Он призывал его к порядку, лишь принимая суровый вид и повышая тон, только так и не иначе. Позже, когда Скотт стал подростком, менее управляемым даже для него, он отправил его в пансион, где другие занялись его воспитанием и дисциплиной. А став взрослым, Скотт всегда демонстрировал безупречно уважительное поведение как по отношению к отцу, так и к Мойре и Дэвиду. Он всегда вел себя как хорошо воспитанный молодой человек, хотя и необязательно был согласен со своим собеседником. И вот сам Ангус продемонстрировал ему худший пример потери хладнокровия!

Страшно расстроенный, он наконец смог пошевелиться и подошел к окну. В конце аллеи едва показались задние фонари джипа и тут же исчезли. Скотт возвращался в Глазго, несомненно, он был в бешенстве, вне себя от обиды, а их отношения с Амели были окончательно испорчены.

– Неужели я действительно становлюсь стариком? – спросил Ангус свое отражение в стекле.

Ангус считал, что сексуальное удовлетворение жены было частью его супружеских обязанностей, но это уже не говорило о том, что он видел в этом и собственное удовольствие. Он просто не хотел, чтобы она печалилась или тосковала по этому поводу, что могло быть естественнее? Тем не менее выражения сына, как «ты низко пал» или «ты дрожишь перед этой женщиной», вывели его из себя, потому что в них была доля правды. Он и сам знал это, и Скотт тоже знал. И то, что сын презирал его за это, было для него невыносимо. Всю жизнь он старался быть образцом для подражания, настоящим лидером клана. Разве не он спас своего двоюродного брата Дэвида, разве не позаботился о сестре Мойре? Он был бароном, истинным представителем славного шотландского рода, владельцем значительного поместья. Ангус прекрасно содержал его и хорошо вел дела, показал себя достойным мужем после смерти первой жены, выдержав свое вдовство без жалоб, а затем передал эстафету единственному сыну с чувством исполненного долга. До сих пор он гордился собой. Но встретившись с Амели – он слегка склонил голову, как можно было это отрицать? – и взвалив на свои плечи заботу о пасынках, детях другого мужчины, он никогда не забывал об этом: он создал проблемы Скотту и поссорился с ним, дойдя до этой невероятной пощечины. Он стал обращаться с сыном как с противником, чтобы поддержать Джона, парня, который мало чего стоил и который ему не нравился. Все это было противоестественно, абсурдно.