Лед под кожей

Все сливается в полумраке и дыме. Но он знает, что ӧссеане смотрят: он чувствует их янтарные глаза за стеной темноты. Гремит лебедка, и намотанная цепь скользит по камням; она натягивается и дергает его за руку, тащит его к огню на аиӧ. Лукас вдруг понимает, что его осудили на смерть. И знает, на какую.

Его вторую руку что-то тяготит. Он не осмеливается на нее посмотреть. Он не знает, что у него в руке, но вспоминает совершенно четко, что руку ни в коем случае нельзя сжимать в кулак. Нельзя смыкать пальцы. Это он вбил себе в голову. Когда-то. В самом начале. Половину вечности назад.

Чайная свечка?..

«Да, так и есть», – вдруг понимает он. Это ведь миска с водой. Так делается у ӧссеан. Вода не должна пролиться. Свечка не должна погаснуть. Ладонь не должна шевелиться, что бы ни происходило.

Очередной рывок цепи. Огонь все ближе. Лукас уже чувствует жар, первую волну под ногтями, и быстро сгибает пальцы, чтобы его отдалить… но движение неумолимо – цепь тянет руку в огонь. Животный страх распирает льдом грудь, парализует мысли, пробуждает в нем крик уже сейчас; но есть и вторая рука. Обязательство. Предупреждение. Напоминание, что дело серьезное. Лукас стискивает зубы. Воспоминание впивается в его голову и сжимает, будто кольцо из платины. Сдавливает горло все сильнее, а последняя вспышка разума вызывает в нем решимость.

Боль вдруг совершенно отключает его мозг. Парализует сознание, ослепляет глаза, расплавляет душу. «Лардӧкавӧар, лӱкеас лус, кё мёарх арӧ», – бесконечно повторяет Лукас мысленно. Слова литургии обвивают его будто сеть. Она не дает его растрескавшимся мыслям распасться, как реставратор, который чинит кувшин, как чинили горшечники в старину, и стягивает черепки, чтобы между ними не осталось щелей. Время замерло в парализующем напряжении. Мир остановился во время падения. Осколки не могут рассыпаться.

Свеча не погаснет. Вода не прольется.

Лукас вздрогнул. «Это была всего лишь виртуальная реальность, – вдруг понял он. – Теперь я на Земле. Тут Аш~шад. Обрушившаяся дорога. Мертвый зӱрёгал.

Мои руки правда обожжены».

Но он не мог в это поверить. Ни в чем из этого он не был уверен на сто процентов. Еще оставалась возможность, что всё это – все развалины, молодая медсестра, пепел, почерневшая трава – наоборот, ему лишь кажется.

Лукас закрыл глаза.

Перед его внутренним взором назойливо вертелось другое лицо… неопределенное, глаза завязаны платком. «Как Аш~шаду удавалось прыгать и сражаться, если он ничего не видел?» – невольно спросил себя Лукас, но об ответе не задумывался.

Сражаться.

– Ты должен сражаться, абӱ Лӱкеас Лус, – сказал кто-то с призывной настойчивостью. – Не дай себя сковать. Не дай себя ослепить.

Ослепить – это точно. Все эти вспышки искр в небе, на которые он смотрел ранее, теперь набились ему в глаза как песок. Из-за них он не мог сосредоточиться на лице.

Настойчивость была недостаточно настойчивой.