Лёд (СИ)

Вне укрытий спастись от мороза можно было лишь движением. Ходьба согревала тем лучше, чем быстрее мы шагали. Предложенный Лордами порядок помогал в этом: отряды выступали с промежутками один после другого, зато потом шли почти без промедлений. А нам, замыкающим, доставалась натоптанная дорога, идти по которой было не слишком трудно.

Айканаро и Ангарато ворчали: мол, брат напрасно сослал их в самый хвост. Какая тут от них польза? Лучше бы они потрудились в разведчиках! А здесь и помогать некому… разве что детишек пасти!

Однако и в этом не было большой нужды: из детей с нами были только Сулиэль и Соронвэ. Да и те стали непривычно тихими, после гибели Элеммира утратив тягу к играм и озорству.

Лучше бы дети озорничали по-прежнему! За шалостями они меньше уставали, без труда поспевали за всеми и даже помогали взрослым. Теперь же они, закутанные поверх шубок в разномастные тряпки, уныло плелись за Айвенэн. Та несла только свою заплечную сумку, другой поклажи у них не осталось. Мы с Арквенэн шли следом, то и дело поторапливая их. Нам было жаль бедняжек, но усадить их на свои сани мы боялись — вдруг без движения они отморозят руки и ноги?

Соронвэ терпел ходьбу молча, только часто шмыгал носом под прикрывавшим лицо платком. Сулиэль цеплялась за руку матери, хныкала, всхлипывала и волочила ноги так, что то и дело спотыкалась и падала.

Когда мы с Айвенэн после очередного падения отряхивали ее от снега, она вдруг спросила:

— Матушка, а в Чертогах… ну, там, где Элеммир… тоже мороз? И он мерзнет, как мы?

Мы опешили. Потом я неуверенно проговорила:

— Вряд ли… Наверное, Элеммир уже не мерзнет. Чертоги в Валиноре, а там тепло.

Про себя я подумала, что, должно быть, бесплотные души вовсе не чувствуют ни холода, ни голода, ни иных мучений. Но что там Владыка Мандос говорил о тоске?

— Хочу туда, — заявила Сулиэль.

— Нет, нет, дитя мое! — Айвенэн порывисто прижала дочь к себе. — Не говори так! Ты не понимаешь… Нам не надо в Чертоги!

— Почему?

— Батюшка вас там не найдет, — подойдя к нам, легко объяснила Арквенэн. — Давай-ка, помогай. Догоним твоего братца, пока он от нас не убежал! Птичка-птенчик, не ленись, крылышками размахнись, поскорей летать учись!

В ответ на потешку для малышей Сулиэль робко улыбнулась. Арквенэн вручила ей боковую постромку от нашей волокуши, а сама бодро потащила сани вперед. Но во взгляде, который она бросила на нас, было куда больше тревоги, чем веселья.

Беспокоясь о детях, во время краткой передышки Айвенэн спросила совета у Ниэллина. Тот ласково поговорил с ребятишками, потрогал им лбы, подержал за руки, а потом отпустил, дав по кусочку лембаса.

— Телом они здоровы, — сказал он. — Это все тоска. Очень уж они горюют по Элеммиру. И по Ингору соскучились сильно. Их бы расшевелить как-нибудь, да поскорее...

Мы и старались расшевелить их, как умели — пели им песенки, загадывали загадки, а Айвенэн на ходу пустилась рассказывать сказку о зайце, обхитрившем лису. Сулиэль и Соронвэ всегда любили эту сказку, и я помнила, как они взахлеб хохотали над проделками зайца-хитреца! Но сейчас они слушали без внимания и по-прежнему плелись скучные и хмурые.

Дело пошло веселее, когда Тиндала и Алассарэ сменили другие разведчики, и они вернулись к нам.

Шутками, прибаутками, необидными дразнилками Алассарэ заставил-таки Сулиэль и Соронвэ засмеяться, а потом побежал от них вперед по тропе, бросив волокушу на Тиндала. Тот призвал детей на помощь — ведь один на один с волокушей ему не догнать напарника-лентяя! Втроем они ринулись в погоню, вынудив и нас ускорить шаг. Когда же мы настигли их, они ловили Алассарэ, желая запрячь его в сани. Тот уворачивался от «загонщиков» и позволил поймать себя, лишь когда увидел, что дети запыхались.

От этой возни Сулиэль и Соронвэ не только развеселились, но и согрелись. Алассарэ с Тиндалом немного прокатили их на санях, а дальше дети пошли сами, уже не отставая и не жалуясь. Да и все мы приободрились, тем более, что шли по ровным полям, лишь изредка пересеченным ледовыми грядами.

Но трудности наши не закончились. Через несколько кругов звезд дала о себе знать нехватка пищи. Та четверть, на которую уменьшилась доля каждого, оказалась разницей между сытостью и голодом. При тяжелой работе, которую мы выполняли изо дня в день, оскудевшие трапезы почти не насыщали нас.

Еда больше не казалась грубой и безвкусной! Я с удовольствием жевала продымленные сушеные ягоды и подолгу гоняла во рту жесткие волокна мяса. Теперь его черствость была приятна — можно было подольше растянуть удовольствие от еды…

Но голод возвращался, едва я проглатывала последний кусок.