Лёд (СИ)

Хмурясь, Ангарато молчал. В толпе воскликнули нетерпеливо:

— Пойдемте уже! С нами дети, они бегом бежать не могут. Еще постоим — совсем отстанем!

— Иди, брат, — подхватил Айканаро. — Не трать время на споры. Они правы, всем задерживаться нельзя. За нас не бойся. У нас есть снаряжение, и припасами мы не обижены. Не пропадем, вот увидишь. А без лекарей Артафиндэ как-нибудь обойдется пару дней. Второй Дом поможет, если что.

Еще помолчав, Ангарато неохотно уступил:

— Неправильно все это… Но как знаешь. До встречи, брат.

Они крепко обнялись. Потом Ангарато пошел к тропе, где остались волокуши. Народ потянулся за ним. Многие с грустью и сожалением оглядывались на одинокий шатер. Но чем они помогут, даже если останутся здесь?

Против движения к нам протолкалась заплаканная, растерянная Айвенэн:

— Как же так? Алассарэ детей спас! А его бросают!

— Не бросают, — решительно возразил Тиндал. — Мы же с ним. Догоним вас потом, никуда не денемся.

— Ты думаешь, он не… он поправится?

— Конечно!

Мне бы его уверенность! Но Айвенэн уверенность в хорошем исходе нужна еще больше. Ведь ей придется рассказать Сулиэль и Соронвэ об участи их старшего друга и защитника.

Айканаро поторопил:

— Айвенэн, иди, пока дети тебя не хватились. Вам уж точно нельзя отставать. Тинвиэль, Арквенэн — а вы чего стоите? Не заставляйте других ждать!

Он что — предлагает уйти? Бросить Алассарэ здесь, когда он при смерти?! А заодно бросить Тиндала и Ниэллина?

— Мы тоже остаемся! — выпалила я.

Арквенэн поспешно и мелко закивала головой, будто лишилась дара речи.

Айканаро недовольно свел брови, собираясь возражать, но я добавила быстро:

— Мы не будем обузой. А потом, ты сказал, что мы догоним всех через пару дней. Не о чем беспокоиться! Или ты солгал?

Пойманный на слове, Айканаро тяжело вздохнул:

— Ладно. Зря вы это делаете, ну да как хотите. Тогда, раз уж вы не обуза, пойдемте, волокуши сюда перетащим.

Мы вернулись к тропе. Наши не успели еще отойти далеко; Ангарато, шедший последним, обернулся и на прощание помахал нам рукой.

В придачу к нашим припасам, товарищи оставили мешок с мерзлым мясом и жиром морского зверя, несколько оленьих шкур, гарпун и запасной колчан, полный стрел. С этим можно продержаться и десяток кругов!

Вчетвером мы перетащили ближе к шатру тяжелые волокуши мужчин и наши с Арквенэн сани. Айканаро и Тиндал принялись заново перекладывать и увязывать мешки, освобождая одну из волокуш, мы помогали… Но каждый из нас украдкой поглядывал на освещенный лампой шатёр.

Что происходит там, внутри? Не слышно ни вздоха, ни стона. Неужели Алассарэ…

Нет! Он не может умереть, раз за него взялись целители!

Тут Лальмион крикнул изнутри:

— Сумку мне!

Мы с Арквенэн вдвоем схватили его мешок и торопливо влезли в шатер. Тиндал сунулся было следом, но Лальмион приказал: «Воды натопи», — и он тут же исчез.

В шатре к привычному чаду лампы примешивался запах крови, обильно пропитавшей снег. Алассарэ, раздетый по пояс, по-прежнему мертвенно-белый и неподвижный, лежал на остатках своей куртки. На груди его багровели кровоподтеки и глубокие царапины, живот был разорван так, что кожа и мышцы разошлись, и в страшной ране поблескивали сизоватые внутренности. Ниэллин придерживал его голову у себя на коленях и сам сидел не шевелясь, прикрыв глаза. По лбу его струйками стекал пот.

Не дав нам ни мгновения на ужас и дурноту, Лальмион распорядился отрывистым, глухим голосом:

— Поможете мне. Внутри я слепил. Больше пока не могу. Будем шить. Арквенэн, ты посветишь. Тинвиэль, смотри сюда.

Арквенэн рукавицами схватила лампу, подняла повыше. Лальмион вытряхнул из сумки деревянную шкатулку, достал оттуда пару тонких лекарских щипчиков и показал, как сводить края раны, чтобы удобнее было сшивать их. А потом вручил щипчики мне.

Во мне все затряслось, будто студень, но я подавила противную дрожь. Не хватало только, чтобы моя слабость помешала спасению Алассарэ!

Я крепко сжала щипцы.

Жуткая работа была кропотливой, словно тонкое рукоделие. Я старалась так и думать о ней. Когда-то в прошлой жизни, дома, я для забавы сшила пестрое покрывало из обрезков цветных тканей. И теперь старалась забыть, что красно-белые лоскутья, которые я щипцами соединяю вместе, а Лальмион сшивает — это живая, истерзанная плоть. Пусть это будут просто куски плотного полотна. Я старалась забыть о боли, которую мы причиняем Алассарэ и о том, что Ниэллин разделяет ее. Пусть бы Алассарэ ничего не чувствовал в своем полумертвом забытьи!

А вдруг Ниэллин не удержал его душу и она уже на пути в чертоги Мандоса? Вдруг душа Ниэллина отлетит следом?!

Нет! Ниэллин справится. Не может быть, чтобы их с отцом старания пропали зря!

Лальмион споро работал иглой, пальцы его так и мелькали. Однако, казалось, прошли часы, прежде чем он завязал последний узелок и кивнул мне: «Все».

За все время, пока мы мучили Алассарэ, Ниэллин не шелохнулся и, похоже, сам пребывал в бесчувствии. Когда Лальмион осторожно приподнял голову раненого и отвел руки Ниэллина, тот мешком завалился на бок. В ужасе я склонилась над ним — но лицо его было спокойным, а дыхание медленным и глубоким.