Леди из Фроингема

Когда она добралась до замка, силы окончательно её оставили. В холле не было ни души, хотя горели все лампы и откуда-то слышались протестующие женские крики. Сердце у Оливии заколотилось быстрее, и первой мыслью было: «Неужели опять что-то случилось?» Тревога за брата заставила её торопиться, и она, сняв макинтош, набросила его на бронзовую руку статуи Геракла, не обращая внимания на то, с каким комичным ужасом изваяние смотрит на промокший плащ в прилипших травинках.

В эту минуту на галерее послышались шаги и через холл, не глядя на Оливию, пробежал Хигнетт, а следом за ним появился Филипп, на ходу вытряхивающий сигарету из пачки.

– Ну слава богу! Я уже думал отправляться на поиски. Чёрт знает что тут творится, не знаешь уже, что и думать. Где ты была весь день? – брат заметно волновался.

– Я ходила в деревню, повидать миссис Грин, – Оливия говорила медленно, неосознанно пытаясь отсрочить ещё одно страшное известие. – Я рассказывала тебе о ней. Я подумала, что, возможно, старая женщина помнит Айрин Шепли и скажет, как та выглядела. А что… Что тут произошло? Что-то случилось с Седриком?..

– Дети исчезли, – Филипп шумно выдохнул табачный дым, и во влажной духоте холла тот повис перед ним мутным облаком. – Инспектор Грумс хотел переговорить со старшим мальчиком, Робером, но ни его, ни младшего, найти не смогли. Если в ближайшие пару часов дети не объявятся, то из участка прибудут констебли, чтобы прочёсывать поместье.

Глава девятнадцатая, в которой Виктория Понглтон щедро делится своими воззрениями о том, как следует воспитывать детей, а Оливия совершает два разоблачения

Ванная комната, примыкавшая к спальне Оливии, напоминала каюту корабля. Сходство усиливало большое круглое окно, по которому сейчас стекали струйки дождя, точно замок плыл по бушующему морю и волны плескали в иллюминаторы. Медная ванна, оправленная в ящик красного дерева, наполнялась горячей водой, и приторно пахло свежераспечатанным лавандовым мылом «Ярдли», которое Анна принесла вместе с чистыми, но донельзя измятыми полотенцами.

Горничная крутилась тут же: то проверяла, надёжно ли пробка воткнута в слив, то хваталась за промокшие насквозь замшевые туфли Оливии, представляющие собой печальное зрелище – к мыскам, выпачканным глиной, прилипли травинки и колючки чертополоха, каблучки покривились, и в одном месте отклеилась тонкая подошва.

– Ног-то вы сегодня не жалели, – заключила бережливая Анна с некоторым осуждением. – До завтра туфли не просохнут, мисс, и надеяться нечего. Если у огня поставить, то волной материал пойдёт, потом ничем это не выправишь. Попробую сухой бумагой набить, а после щёткой пройдусь, но чудес не ждите, – сварливо предупредила она.

– О, Анна, спасибо вам, – Оливия с признательностью ей улыбнулась. – В хозяйственных хлопотах, по правде говоря, я полный профан. В пансионе Святой Урсулы нас, конечно, обучали рукоделию, но, как только мисс Хэвишем с сундучком для шитья входила в класс, я всеми правдами и неправдами изображала недомогание, так что меня частенько отправляли в дортуар, чтобы я не расхолаживала остальных учениц.

– Ха! – Анна скомкала лист обёрточной бумаги и вложила его в правую туфельку. – Попробовали бы вы, мисс, этот трюк в нашем приюте, так живо бы научились чистить, гладить да стирать. У миссис Барнаби если кто начинал отлынивать, так живо об этом забывал и принимался за дело.

Не выдавая своей радости, что разговор свернул на нужную ей тему, Оливия стыдливо скинула халат и быстро, не давая себе привыкнуть к смене температуры, погрузилась в воду и села, поджав колени к груди и обвив их руками.

– Строгая она была, эта миссис Барнаби?

– Нет, мисс, это другие строгие были, а миссис Барнаби добрячка, каких поискать. Просто она старалась, чтобы мы в жизни не пропали. Говорила, что нам самим придётся дорогу прокладывать, и если мы будем себе спуск давать, то ничего путного из нас не выйдет.

Оливия повертела в руках этикетку от мыла. На ней были изображены продавцы цветов – женщина и двое детей, державшие в руках корзинки с душистым товаром, – и их лица показались ей уставшими и потерявшими надежду.

– Нелегко вам было в приюте, Анна?

Та неопределённо пожала плечами, и за её нарочитым равнодушием Оливии почудилась неостывшая обида на мир, то и дело допускающий несправедливость.

– Ели мы досыта, мисс, и одежда тёплая у нас всегда была, – ответила горничная бесстрастно и повернулась спиной.

– Но ведь дети нуждаются не только в пище и одежде, – Оливия напомнила себе, что у её вопиющей назойливости есть оправдание, и продолжила: – Детям нужны любовь и внимание, им необходимо чувствовать, что они в этом мире не одни, и их есть кому защитить.