Леди-пират

— Договорились, выбираем Корнеля. Я все устрою сама. А до тех пор пусть это остается нашим секретом. Клянешься?

— Клянусь, — твердо заверил он.

Когда часом позже Форбен зашел к ним, мать и сын хохотали до упаду. Никлаус поспешил рассказать Мери о своих проделках на «Галатее» и обо всем том, о чем Форбен не упоминал в письмах. Форбен растрогался, видя, как эти двое близки и как счастливы. Но сердце у него сжалось. Он знал, что рано или поздно ему от всего этого останется лишь воспоминание. Мери Рид по-прежнему была Мери Рид, она сама ему об этом написала. Соперников у него не осталось, но то, что их разделяло, никуда не делось.

— Матрос, как я вижу, в моей спальне развлекаются вовсю. Это разве предусмотрено уставом? — притворно сердитым тоном проворчал он.

— А дама в твоей постели — это как, уставом предусмотрено или нет? — поддразнила его Мери.

Никлаус-младший поспешил повторить за ней, словно попугайчик, стараясь говорить басом:

— А моя мать в вашей постели — это как, уставом предусмотрено или нет?

— Сдаюсь, — рассмеялся Форбен. — Но этот мятеж приведет к ужасающим последствиям. Так-так, какое бы наказание для вас придумать… — протянул он, усаживаясь на постель и задумчиво скребя подбородок.

Мальчик не дал ему произнести еще хотя бы одно слово. Он набросился на капитана, как матрос, берущий судно на абордаж. Форбен подхватил его, не удержался и повалился на спину, придавив лодыжки Мери, которая жалобно застонала:

— Вот грубияны. Ну и манеры у вас!

Форбен ненадолго позволил себя подмять. Он принялся так свирепо щекотать мальчика, что вскоре тот залился смехом и поспешил спрятаться, укрывшись между подушками и материнской грудью.

— Тебе-то на что жаловаться? — спросил у Мери Форбен. — Двое мужчин из-за тебя подрались.

— И я победил! — простодушно воскликнул Никлаус.

Глаза Форбена на мгновение затуманились печалью. Наклонившись, он поцеловал Мери в щеку и взъерошил и без того растрепанные волосы ребенка.

— Это-то я и раньше знал, — сказал он. — Ну что, хватит у тебя сил выйти к столу или ты хочешь, чтобы я принес тебе ужин сюда? — спросил он у Мери.

— Я бы, пожалуй, уже встала, — ответила она, довольная тем, что Клод пропустил мимо ушей неловкое высказывание Никлауса-младшего, — вот только мне совершенно нечего надеть, чтобы выглядеть пристойно, дорогой мой.

— Я-то вполне удовольствовался бы и тем, во что ты сейчас одета, — шепнул он ей на ухо, — но все-таки я этим займусь. Мужскую или женскую?

— А ты как думаешь?

Капитан улыбнулся и вышел из каюты.

Часом позже Мери поняла, что Форбен сделал свой выбор и этот выбор отличался от ее собственного. Она явилась к столу в платье с пышной юбкой, подчеркивавшей тонкую талию, и глубоким вырезом с жемчужной отделкой, красиво обрамлявшей грудь.

— Военный трофей, — объяснил ей Форбен. — Ничего другого, подходящего по размеру, я не нашел.

Мери знала, что он лжет. Ему непременно хотелось представить Мери Рид своим офицерам именно такой, тем самым раз и навсегда перечеркнув для нее возможность существования на фрегате в качестве матроса. Наверное, оно и к лучшему. Никлаус-младший, великолепный в роли виночерпия, которую он непременно хотел исполнять во время ужина, весь вечер глаз с нее не сводил, перед тем заверив, что она — самая красивая мама на свете.

Мери упивалась его нежностью, радуясь, что все сложилось настолько просто, оказалось настолько само собой разумеющимся. Ей совершенно не хотелось думать о том, что ее ждет завтра, она предпочитала впитывать сегодняшний день, чтобы отмыться от воспоминаний о Венеции. От всех воспоминаний — и чудесных, и трагических. И сама удивлялась тому, что ее разум гонит их с таким усердием. Можно было подумать, будто события, произошедшие в Бреде, незаметно для нее самой одели ее душу в крепкую броню, чтобы уберечь от новых страданий.

Эмма сделала неуязвимой ее плоть. В каком-то смысле она оказала ей услугу.

Мери сомневалась, что станет переворачивать вверх дном всю Венецию ради того, чтобы найти Эмму. Нет, она не доставит ей такого удовольствия. С этим покончено. Ее месть свершилась, хотя и не так, как это представлялось ей раньше, — нет, совсем не так. Свершилось нечто иное. Нечто такое, что будет неотступно терзать Эмму, пока не уничтожит изнутри. А преследовать Эмму, чтобы потом убить, было бы недопустимо мягким наказанием. И слишком желанным для Эммы — Мери только теперь до конца это поняла. Эмма слишком жаждет ярости Мери и вся изведется за то время, что будет ожидать ее появления. Равнодушие — вот та пытка, от которой Эмме не оправиться никогда. На этот раз Мери исчезнет окончательно. И Эмма де Мортфонтен будет по ней сохнуть до тех пор, пока не обратится в полное ничтожество.

— Я смотрю, вы улыбаетесь, — заметил кто-то из помощников Форбена, тем самым заставив Мери вернуть свое внимание сидящим с ней за столом людям; до тех пор она оставалась совершенно глуха к их разговорам и, погруженная в собственные мысли и куда более нуждающаяся в пище, чем в речах, лишь делала вид, будто внимает им.