Леди-пират

— Это вы ее убили. Я знаю!

— Попробуйте доказать, — усмехнулась Эмма. — Вам это никогда не удастся, дорогой мой. Возьмите себя в руки. Сюда идет ваша дочь.

— Я запрещаю вам… — начал Кормак, но не договорил и в бессильной ярости прикусил губу.

Ответом на его незаконченную фразу стала лишь циничная улыбка — и Эмма де Мортфонтен тут же отвернулась к Энн.

Кудрявые рыжие волосы, треугольное личико, решительный взгляд темных глаз — совершенно очаровательная девушка…

— Энн, милая моя Энн, — заговорила Эмма исполненным скорби голосом, сжимая ее руки, — как я потрясена этой трагедией. Вам, должно быть, страшно тяжело!

— Да, я очень горюю, сударыня, — призналась Энн. — Матушка была такой великодушной, такой безупречной. И все случилось так внезапно.

— В самом деле, внезапно, — согласилась Эмма. — Но ведь вы знаете, душечка моя, что всегда можете рассчитывать на мою нежность, какое бы горе вас ни тяготило. Никогда об этом не забывайте.

Энн, не говоря ни слова, кивнула. Уильям покровительственно взял дочь под руку:

— Ну что, пойдем, дорогая моя?

Энн снова молча кивнула и пошла рядом с ним.

Эмма посторонилась, пропуская их, и с довольной улыбкой поглядела вслед. Затем, в противоположность всем остальным, для приличия медлившим у засыпанной могилы Марии Бренан, направилась к выходу и села в ожидавшую у кладбища карету.

— Домой, — приказала она Габриэлю, служившему ей кучером.

Тот захлопнул за хозяйкой дверцу и, сев на свое место, тряхнул вожжами. Упряжка тронулась с места.

С тех пор как Эмма де Мортфонтен покинула Европу, прошло пятнадцать лет.

Тогда она за несколько месяцев свернула там все свои дела, сколотив на этом состояние, благодаря которому могла безбедно прожить до конца своих дней, и, поскольку нестерпимо было думать о том, что в окрестностях Карибских островов на ее корабли могут напасть пираты, оставила себе лишь небольшую флотилию из четырех вооруженных фрегатов. Эти суда и сегодня перевозили ее товары в Европу. Эмма выкупила несколько плантаций, соседствовавших с ее собственными, то же самое, со своей стороны, сделал и Кормак. Теперь они оказались двумя самыми богатыми и могущественными плантаторами в этих местах. К ним относились уважительно и приязненно.

В первые годы Эмма вела себя осторожно, стараясь не спугнуть Энн и не пробудить у малышки воспоминаний о постигшем ее несчастье. Глубоко потрясенная девочка, которую она отдала Кормакам, мало-помалу оправилась. По словам Марии Бренан, от пережитой трагедии у нее остались лишь редкие и мимолетные кошмары, смутные ощущения, звук выстрела. Кормак сказал дочери, что на них, когда они только приехали в Чарльстон, якобы напали разбойники, и Энн в конце концов приняла эту версию. Лицо Эммы, как и облик Никлауса, стерлось из памяти ребенка, в чем похитительница очень скоро смогла убедиться. Всего три года минуло со дня трагедии, а девочка уже улыбалась ей и безбоязненно забиралась к ней на колени.

Любовь, которой окружили приемную дочь Мария Бренан и Уильям Кормак, помогла малышке исцелиться от всего. И с тех пор дня не проходило без того, чтобы Эмма не навещала Кормаков и не разговаривала с Энн.

Время шло, с каждым годом привязанность Эммы к девочке росла — ее питала тоска по Мери Рид. Эмма едва не умерла от этой тоски. Если бы у нее не было Габриэля, который помогал ей стряхнуть болезненную апатию, отчаяние и неутоленная страсть довели бы ее до безумия. Мадам не могла без него обойтись, он фактически распоряжался всем, что она имела, нисколько ради этого не поступившись своей свободой. Он сделался в куда большей степени ее хозяином, чем слугой.

С другой стороны, невинность и нежность Энн, само присутствие этой девочки пробудили в Эмме какие-то человеческие чувства. Она немного успокоилась — этому отчасти поспособствовали и секреты маркиза де Балетти. Перед тем как поджечь его дом в Венеции, люди Эммы вынесли оттуда множество склянок и записи, в которых маркиз собрал все свои познания. Эмме достаточно было хорошенько изучить их для того, чтобы воспроизвести опыты маркиза. Правда, философского камня она так и не получила, но Габриэлю удалось в конце концов убедить ее в том, что это всего лишь обман, выдумка Балетти. Зато эликсиры здоровья ни обманом, ни выдумкой не были, именно они помогали Эмме сохранять гладкую кожу: над ее обликом годы оказались не властны.

Потеряв Мери Рид, она заодно рассталась с надеждой отыскать второй нефритовый «глаз» и убрала в сундук хрустальный череп. Все равно она не могла подолгу выносить его присутствия: начинала нестерпимо болеть голова. Эмме трудно было понять, как же Балетти-то мог так часто и так надолго погружаться в созерцание черепа. Ей самой хватило нескольких недель для того, чтобы потерять к нему всякий интерес. Конечно, Эмма желала его прежде, когда он был вне досягаемости, но теперь, когда могла вволю им натешиться, ничего особенного в этой хрустальной безделке не находила.