Леди в озере

Врач говорит, у меня нет признаков деменции. Он забыл – ха-ха, доктор, которого я попросил определить, есть ли у меня деменция, сам все забывает, – что я это уже проходил, наблюдал вблизи. Эта штука забрала мою мать, и не говорите мне, что такие вещи не передаются по наследству. У нее это началось точно так же, как у меня. Осечка тут, осечка там. Врач говорит, забывчивость тут не главное. Он спрашивает, всегда ли я узнаю тех, кого знаю, не случается ли мне забывать простые слова. Так что пока все идет хорошо. Но тогда зачем дали помощницу? Обучи ее, сказали мне. Она полна энтузиазма, хотя ее и не назовешь молодой. Но меня не обманешь. Ей почти сорок; кто начинает работать в газете в такие годы? Может, она медсестра или ей поручили шпионить за мной? Если тебя в самом деле пытаются прижать, то это не паранойя. Благодаря профсоюзу трудно избавиться от меня, но если допущу крупный прокол, если я действительно болен, профсоюз не сможет меня защитить. Сидя в углу редакции, можно упиться до смерти. Как раз в эту минуту, пока мы с вами говорим, это делает Нед Браун. И это сходит ему с рук. Но если я явлюсь сюда без штанов, мне крышка. К счастью, заведуя «Службой помощи», крупный прокол допустить нелегко. Такой работой могла бы заниматься и обезьяна. При условии, что она не начала выживать из ума.

В первую неделю после того, как мне дали помощницу, я не мог придумать, что делать с ней. Я сижу в углу; наверное, так легче забыть о моем существовании. Ей тоже выделили стол, что раздражает меня. Я привык к своему уединению, к тому, что мне можно говорить по телефону, не опасаясь, что кто-то подслушает разговор. Я посылаю ее за кофе, на что уходит, наверное, минут десять каждый день. Наконец я поручаю ей сортировать почту.

– Это даст мне больше времени на работу над бессмертной прозой, – говорю я ей. Она смеется. Она одна из тех женщин, которые смеются над шутками мужчин, даже когда те не смешны.

Вообще-то у меня самая идиотская колонка в газете, но она также и самая популярная. Трудно представить, сколько людей присылают мне письма, и да, должен признаться, что руки у меня доходят не до всех. Я читал их, пока не набиралось достаточно вопросов, чтобы хватило на четыре колонки – столько их печатается в неделю. Для этого мне нужно по меньшей мере двенадцать хороших вопросов. И они должны касаться потребительских жалоб, то есть таких дел, относительно которых я реально могу что-то предпринять. Я не даю советов на житейские темы, хотя по моей почте этого не скажешь.

Не думаю, что можно встретить такого долгожителя, который смог бы правильно представить себе, каким будет следующее десятилетие его жизни. Ты доживаешь до тридцати и думаешь, что знаешь, на что будет похожа твоя жизнь, когда тебе будет сорок, но на поверку оказывается не так. Затем тебе бьет пятьдесят, и тут ты понимаешь, что в сорок жил совсем неплохо. Мне сейчас пятьдесят восемь, и я понятия не имею, каким будет мой седьмой десяток, могу сказать о нем только одно – он не оправдает моих надежд. Потому что до сих пор так и было – каждый новый такой десяток не оправдывал ожиданий, так почему со следующим должно быть иначе?

Признаюсь также, что у меня есть система выбраковки писем. Я отдаю предпочтение машинописным перед написанными от руки, мужской почерк предпочитаю женскому, никаких печатных букв и никаких жалоб от заключенных. Плевать, даже если есть фотографии, доказывающие, что копы сфабриковали их дела. Моя работа состоит в том, чтобы добиваться хорошего функционирования светофоров и выяснять, почему универмаг «Хатцлерз» не принимает обратно перчатки из овчины, хотя на них есть этикетки. (В конечном итоге магазин согласился принять без возврата денег, но с возможностью купить другой товар, из которого стоимость перчаток исключат. Думаю, в «Хатцлерз» сочли, что эти перчатки были украдены, и, возможно, так и было. Но в задачи главы «Службы помощи» не входит выносить моральные суждения.)

Итак, я отдаю сортировку почты новенькой, и она справляется хорошо, пожалуй, даже слишком. Быстро вникает в суть, понимает, каким должен быть хороший вопрос и как отличать вопросы-пустышки. Делает телефонные звонки, прежде чем показывать письма мне, и добивается ответов. Она создает целый новый вид работы – легкие проблемы, которые не стоят упоминания в моей колонке, но которые можно решить звонком. Поначалу мне это не нравится, но потом решаю – почему бы и нет? Я же все равно пишу колонку, и популярной ее делает именно мой стиль. Мой стиль и тот факт, что в газетах это один из двух разделов, которые действительно пытаются помогать людям. Второй такой раздел – некрологи. В редакции я никогда такого не скажу, но люди правы, когда говорят, что по большей части газеты отдают предпочтение не хорошим новостям, а плохим. Потому что газеты продаются именно благодаря плохим новостям. Нет и не может быть «Газеты Счастливой долины».