Леди в озере

Так что иногда я говорю, что надо задержаться на работе, а сам иду в кино или захожу куда-нибудь, чтобы немного выпить. Но поверьте – никогда, ни разу в жизни не делал ничего похожего. Впрочем, разве это так уж страшно? Дотрагиваюсь до ее ноги, до колена. Юбка коротка, поэтому я и касаюсь его. Не планирую касаться, правда, но тут что-то происходит с ее дыханием, оно замедляется, и это выглядит почти как приглашение. Мне это кажется чувственным, хотя сцена, что разыгрывается сейчас на экране, не очень-то романтична. От нее так хорошо пахнет – нет, не духами, а чем-то, присущим только ей, и это лучше любых духов, шампуня или мыла. Так бывает, когда ты идешь мимо куста во дворе твоего соседа прямо за забором, а несколько цветков перевесились через забор. Сначала тебе хочется только понюхать их. Подаешься вперед, вдыхаешь аромат. Невозможно не коснуться цветка, не провести пальцем по шелковистым лепесткам, не стряхнуть пыльцу. Затем, если соседа не видно, ты срываешь его и уносишь с собой. Разве так не делали все мы?

Я не захожу так далеко. Дотрагиваюсь до ее колена. Дружеское прикосновение, легкое, как бы невзначай. Мгновение кажется, что она подумывает о том, чтобы тоже коснуться меня. Чувствую ее мысли, чувствую, как она взвешивает возможные варианты. Она кладет мою руку обратно мне на колени, но делает это мягко и даже нежно.

А затем начинает истошно кричать.

К счастью, я хорошо знаю этот район, включая кинотеатр. Выбегаю из зала через пожарный выход, расположенный у самого экрана и выходящий в переулок. Оказавшись снаружи, веду себя осторожно и не бегу. Ведь искать будут того, кто пытается скрыться. Достаю сигарету – руки чуть заметно дрожат – и закуриваю, прислонившись к задней стене прилегающего к кинотеатру китайского ресторана и вдыхая больше жира, чем никотина. Вижу, как из кинотеатра выходит мужчина, за ним две женщины, смотрю, как они оглядывают переулок. Смотрю прямо на них, куря и стараясь придать себе как можно более беспечный вид.

Они идут в сторону улицы, но уже не так напряжены, уже пытаются не столько найти злоумышленника, сколько успокоить эту женщину; парочка берет ее под руки, как будто она инвалид. Мне хочется крикнуть им вслед: «Я всего лишь дотронулся до ее колена!»

Возвращаюсь домой. Жена сидит за столом на кухне, разгадывая словесную головоломку. Проще простого, однако она тратит на нее почти двадцать минут.

– Как работа, – говорит она, не глядя на меня и даже не придавая голосу вопросительную интонацию. Это не вопрос, а просто слова, которые жене полагается говорить мужу, когда он возвращается домой. В голосе служанки-робота в «Джетсонах»[94] и то больше чувств.

– Нормально.

Она пишет карандашом. Ей нужен карандаш для головоломок, а я использую ручку для кроссвордов в «Нью-Йорк таймс».

– Шейла, я тебе нравлюсь?

Она вздыхает.

– Опять ты за свое. Сколько раз говорить, что я люблю тебя?

– Я спросил, нравлюсь ли я тебе.

– Любить – лучше.

В самом деле? Четыре года назад на танцах я познакомился с женщиной. Говорила она немного и оттого казалась загадочной и притягательной. На поцелуи и ласки была так же скупа, как и на слова. Мне казалось, что за этим ее молчанием, за этим сопротивлением кроется многое, ведь недаром говорят, что тихие воды глубоки. Не прошло и трех месяцев, как мы поженились.

И оказалось, что даже если тихие воды глубоки, в них нет течения, они никуда тебя не влекут. Просто в конце концов смыкаются над твоей головой.

Июнь 1966 года

Свернув на улицу, где жили родители Клео, Мэдди поняла, что квартал ей знаком. Этот участок Очентороли-Террас не только находился недалеко от синагоги и бывшего магазина старого Шварца, он также являл собой часть того маршрута, по которому она и Милтон обычно ездили в расположенные в центре рестораны или в театр. Милтону нравилось отклоняться от прямого пути, чтобы проехать по этой улице. Для не совсем еще бывшего мужа это было путешествием в прошлое, он снова и снова заглядывал в него, показывал Сету свой прежний дом, магазин, школьный двор. Нет, дело было не в ностальгии, а в том, что Милтон хотел напомнить Сету и, возможно, Мэдди, что его юность была полна упорного труда и лишений, что он всего в жизни добился сам.

– Эти люди бедные, да? – спросил как-то Сет, когда ему было семь или восемь. Тогда было лето, стояла жара, и люди здесь сидели на своих крыльцах, а дети бегали по улице и прыгали под струей воды, бьющей из открытого пожарного гидранта.

– Да, – ответил Милтон. – Но не беднее, чем была моя семья.

Сегодня день выдался не особенно жарким, во всяком случае, на открытом воздухе, но на лестнице, ведущей к расположенной на втором этаже квартире Шервудов, было душно и так сильно пахло жиром, что Мэдди сразу же почувствовала себя заляпанной.

Хотя, может быть, ей было просто стыдно из-за того, что она собиралась без предупреждения нагрянуть к родителям погибшей женщины и из-за вопросов, которые она собиралась им задать.