Легенда о Сан-Микеле

Джон любил посидеть на коленях у своей ласковой сиделки, пока Розали вечером перестилала постель. Прежде я считал его умным и привлекательным, но не красивым. Теперь же мне вдруг показалось, что самые черты его лица словно переменились – глаза стали больше и потемнели. Теперь он был красив, красив, как гений Любви или гений Смерти. Я взглянул на два лица, нежно прижимавшиеся друг к другу, и был поражен.

Неужели бесконечная любовь, которую изливала эта женщина на умирающего ребенка, могла изменить нежные черты маленького личика и придать им сходство с ее чертами? Неужели мне открылась новая, неведомая прежде тайна Жизни? Или Смерть, великая ваятельница, преобразила и озарила красотой личико этого больного ребенка перед тем, как навсегда закрыть его глаза?

Тот же чистый лоб, тот же чудесный изгиб бровей, те же длинные ресницы. Даже прелестный взлет губ был бы таким же, если бы мне довелось увидеть его улыбку, как я увидел ее улыбку, когда мальчик в первый раз во сне произнес слово, которое каждый ребенок любит говорить, а каждая женщина – слышать: «Мама! Мама!»

Она уложила его в кроватку, он долго метался без сна, и она не отходила от него. Под утро он стал дышать легче и задремал. Я напомнил ей, что она обещала меня слушаться, и с трудом заставил прилечь на час – Розали позовет ее, как только он проснется. Когда я на рассвете заглянул в спальню, Розали, приложив палец к губам, шепнула, что они оба спят.

– Посмотрите, ему что-то снится.

Лицо Джона было светлым и безмятежным, а губы полураскрылись в чудесной улыбке. Я приложил руку к его сердцу – он был мертв; я перевел глаза с улыбающегося мальчика на лицо женщины, спящей на кровати Розали, – это было одно лицо.

Она обмыла и одела его в последний раз и не позволила даже Розали помочь ей положить его в гробик, а потом два раза посылала ее сменить подушку – ей все казалось, что ему неудобно лежать.

Она умоляла меня не закрывать гроба до следующего дня. Я сказал, что она знает горечь жизни, но мало знает о горечи смерти, а врач знает и то и другое. У смерти два лика – один прекрасный и безмятежный, а другой – грозный и страшный. Мальчик ушел из жизни с улыбкой на губах, но смерть ненадолго оставит ее там. Гроб надо закрыть вечером. Она склонила голову и промолчала. Когда я взял крышку, она сказала, что не может расстаться с ним, оставить его совсем одного на чужом кладбище.

– Зачем же расставаться? – сказал я. – Почему не взять его с собой? Он весит так мало! Почему не отвезти его на вашей яхте в Англию и не похоронить на тихом сельском кладбище в Кенте?

Она улыбнулась сквозь слезы – улыбкой мальчика.

– Я могу это сделать? – воскликнула она почти с радостью.

– Это можно сделать и это будет сделано, если вы позволите мне закрыть гроб. Медлить нельзя, иначе завтра утром его отвезут на кладбище в Пасси.

Когда я поднял крышку, она положила возле его щеки букетик фиалок.

– Мне нечего больше ему дать, – сказала она сквозь слезы. – А мне так хотелось бы, чтобы он взял с собой что-нибудь мое.

– Наверное, ему было бы приятно взять с собой вот это, – сказал я и, вынув из кармана бриллиантовую брошь, приколол ее к подушечке. – Это брошь его матери.

Она не издала ни звука – только протянула руки к своему ребенку и без чувств упала на пол. Я поднял ее и положил на кровать Розали. Потом закрыл гроб, поехал к гробовщику на площади Мадлен и поговорил с глазу на глаз с хозяином заведения – увы, мы были хорошо знакомы. Я уполномочил его израсходовать любую сумму с тем, чтобы к вечеру следующего дня гроб был на борту английской яхты в гавани Кале. Он сказал, что сделать это возможно при условии, что я не стану проверять счет. Я ответил, что проверять счет не будет никто. Потом поехал в отель «Рейн», разбудил полковника и сообщил о желании его жены, чтобы яхта через двенадцать часов была в Кале. Пока он отправлял телеграмму капитану, я написал короткую записку его жене о том, что на следующий вечер гроб будет на борту яхты в Кале. Я добавил, что рано утром должен уехать из Парижа, и эта записка – прощальная.

Я видел могилу Джона: он погребен на маленьком кладбище одной из красивейших сельских церквей Кента. На его могиле растут первоцветы и фиалки, и над ним поют дрозды. Его мать я никогда больше не видел. И это к лучшему.

Глава 16. Поездка в Швецию

Я, кажется, уже упоминал о внезапной болезни шведского консула. Случилось это примерно тогда же. И вот каким образом.