Легенда о Сан-Микеле

В те дни в Париже практиковало множество иностранных врачей. Между ними существовало ревнивое соперничество, которое, само собой разумеется, пришлось почувствовать и мне. Недолюбливали нас и наши французские коллеги, так как мы монополизировали практику среди богатых иностранцев, возможно, наиболее выгодную. В конце концов пресса начала целую кампанию против иностранных врачей в Париже, число которых все увеличивалось и которые, как намекали газеты, нередко даже не имели дипломов. В результате префект полиции предписал всем иностранным врачам до истечения месяца представить на проверку свои дипломы. Мне с моим парижским дипломом, разумеется, ничто не грозило, а потому я забыл всю эту историю и явился к комиссару квартала лишь в один из последних дней. Комиссар, который был со мной немного знаком, спросил, знаю ли я некоего доктора Н., живущего на моей улице. Я ответил, что мы незнакомы, но, по-видимому, практика у него очень большая – мне постоянно приходится слышать его имя, и я часто любуюсь элегантной коляской у его дверей.

Комиссар ответил, что мне недолго осталось любоваться этой коляской: ее владелец включен в черный список, он не предъявил диплома, так как никакого диплома у него нет, это шарлатан, и наконец-то можно будет его арестовать. По слухам, он зарабатывал более двухсот тысяч франков в год – больше, чем многие знаменитые парижские светила. Я ответил, что шарлатан может быть хорошим врачом, а есть у него диплом или нет, больных это не интересует до тех пор, пока лечение идет на пользу.

(Конец этой истории я узнал от комиссара только месяца два спустя. Доктор Н. появился в самый последний момент и попросил у него разрешения поговорить с глазу на глаз. Он предъявил диплом одного из известнейших немецких университетов, но умолял сохранить это в тайне, объяснив, что обязан успехом только тому, что все считают его шарлатаном. Я ответил комиссару, что этот человек станет миллионером, если он хотя бы вполовину такой же хороший врач, как и психолог.)

Возвращаясь домой, я завидовал не двухсоттысячному доходу коллеги, а тому, что он знает размеры этого дохода. Как я хотел бы знать, сколько именно зарабатываю! В том, что я зарабатываю немало, я не сомневался – во всяком случае, когда мне бывали на что-то нужны деньги, они всегда находились в избытке. У меня была хорошая квартира, элегантный выезд, прекрасная кухарка – теперь, когда уехала мамзель Агата, я часто приглашал друзей пообедать у меня, и обеды эти были превосходными. Дважды я ездил на Капри: один раз, чтобы купить домик мастро Винченцо, а другой – чтобы предложить большую сумму неизвестному владельцу разрушенной часовни Сан-Микеле. (Чтобы покончить с этим делом, мне потребовалось десять лет.) Уже в то время я любил искусство, и моя квартира на авеню Вилье была полна сокровищ былых времен, а по ночам десяток прекрасных старинных часов отбивал часы моей бессонницы.

Однако по каким-то необъяснимым причинам эти времена богатства вдруг сменялись полным безденежьем, что было хорошо известно Розали, консьержке и даже моим поставщикам. Знал про это и Норстрем, так как мне часто приходилось брать у него взаймы. По его словам, такое положение вещей могло объясняться только каким-то психическим сдвигом, и выход был лишь один: мне следует аккуратно записывать доходы и расходы, а также посылать счета пациентам, как делают все. Я сказал, что с записью расходов и доходов у меня все равно ничего не выйдет, а счетов я никогда не писал и писать не собираюсь. Наша профессия – это не ремесло, а искусство, и мне кажется унизительной коммерческая оценка человеческих страданий. Я всегда багрово краснел, когда пациент клал двадцатифранковую монету на стол, а когда он совал мне ее в руку, я всегда испытывал желание его ударить.

Норстрем сказал, что это просто тщеславие и высокомерие и мне следует хватать все деньги, какие можно, как это делают все мои коллеги. Я возразил, что наша профессия столь же свята, как и призвание священника, а может быть, и более, и закон должен был бы запрещать брать на этом поприще лишние деньги. Труд врача должен был бы оплачиваться государством, и хорошо оплачиваться, как в Англии оплачивается труд судьи. Те, кому это не подойдет, пусть меняют занятие – идут на биржу или открывают лавку. Врач должен быть мудрецом, которого все почитают и оберегают. Пусть берут с богатых пациентов сколько хотят, но требовать со всех плату за каждый визит и выписывать счета они не должны. Во сколько должна оценить мать жизнь спасенного тобой ребенка? Какой гонорар положат за то, что ты словом утешения или просто прикосновением руки отогнал страх смерти? Во сколько франков оценить каждую секунду предсмертной агонии, от которой избавил больного твой морфий?