Легенда о Сан-Микеле

Консул, приятный, тихий человек невысокого роста, жил в Париже с семьей – женой-американкой и двумя маленькими детьми. В роковой день я был у них дома – один из детей лежал с простудой, но требовал, чтобы вечером ему обязательно разрешили встать, так как должен был приехать отец и он хотел встретить его вместе со всеми. Дом был полон цветов, и детям давно уже было обещано, что в этот день их не уложат спать и позволят обедать со взрослыми. Их мать радостно показала мне две чрезвычайно нежные телеграммы мужа, одну из Берлина, другую из Кельна, в которых он извещал о своем приезде. Мне они показались несколько длинными. Около полуночи супруга консула прислала за мной с просьбой тотчас же приехать.

Дверь открыл мне сам консул – он был в ночной рубашке. Он сказал, что надо подождать садиться за стол, пока не прибудут шведский король и президент Французской республики, который только что наградил его большим крестом Почетного легиона. Он сообщил, что купил Малый Трианон и летом они будут жить там. Затем он излил свое негодование на жену: она не носит жемчужное ожерелье Марии-Антуанетты, которое он ей подарил. Своего маленького сына он называл дофином, а себя – Робеспьером. Мания величия!

Из детской доносились крики испуганных детей, жена почти лишилась чувств от горя, а его верный пес лежал под столом и рычал от страха. Внезапно мой бедный друг стал буйствовать, и нам пришлось запереть его в спальне, где он все перебил, и чуть не выбросил нас обоих в окно. Утром его отвезли в Пасси, в лечебницу доктора Бланша.

Знаменитый психиатр сразу заподозрил прогрессивный паралич. Через два месяца диагноз подтвердился, надежды на выздоровление не оставалось никакой. Так как лечебница была очень дорогой, я решил отправить больного в государственную больницу в Лунде, маленьком городке на юге Швеции. Доктор Бланш был против. Он считал, что поездка – рискованное и дорогостоящее предприятие: на временное прояснение сознания больного полагаться нельзя и его должны сопровождать два опытных служителя. Я объяснил, что остатки скромного состояния следует сохранить для детей, а поэтому нужно всемерно экономить – в Швецию я увезу его сам и один.

Когда я подписывал бумаги, забирая больного из приюта, доктор Бланш еще раз письменно предупредил меня, но я, конечно, был умнее всех. Я отвез больного прямо на авеню Вилье. За обедом он вел себя спокойно и вполне благоразумно – и только пытался ухаживать за мамзель Агатой (это был, несомненно, единственный подобный случай в ее жизни).

Два часа спустя нас уже заперли в купе первого класса ночного кельнского экспресса – в те дни вагонов с коридорами еще не существовало. Я лечил одного из Ротшильдов, которым принадлежала Северная железная дорога, и поэтому поездная прислуга получила распоряжение оказывать нам всемерное содействие, а кондукторам было приказано не беспокоить нас, так как мой подопечный легко раздражался при виде чужих людей. Он был очень спокоен и послушен, так что мы оба легли спать. Я проснулся от того, что сумасшедший принялся меня душить – дважды я отбрасывал его и дважды с ловкостью пантеры он кидался на меня и чуть было не преуспел в своем намерении. Помню только, что сильно ударил его по голове и, по-видимому, оглушил, а дальше все смешалось.

Утром, когда поезд прибыл в Кельн, нас обоих нашли лежащими без сознания на полу купе и перевезли в гостиницу «Север», где мы провели сутки в одном номере. Мне пришлось открыть правду врачу, который зашивал мою рану (безумец чуть не откусил мне ухо), и хозяин гостиницы прислал сказать, что в его отель душевнобольные не допускаются. Я решил с утренним поездом ехать дальше.

В пути консул держался очень миролюбиво, а когда мы ехали через город к Кильскому вокзалу, принялся во весь голос распевать «Марсельезу». Мы благополучно сели на пароход в Корсер (в то время это был кратчайший путь между Швецией и материком). В нескольких милях от датского берега наш пароход застрял среди льдин, занесенных из Каттегата штормовым северным ветром, что нередко случается в суровые зимы. Нам пришлось пройти пешком по льду более мили, к большому удовольствию моего друга. Затем нас повезли в Корсер на лодках. В гавани мой друг прыгнул в воду, а я следом за ним. Нас вытащили, и до Копенгагена мы ехали в неотапливаемом поезде в обледенелой одежде при температуре 20° ниже нуля.

Остальная часть путешествия прошла на редкость благополучно – холодное купание, по-видимому, пошло моему другу на пользу. Мы прибыли в Мальме, и через час я уже передал его на вокзале в Лунде в руки двух служителей приюта для умалишенных, а сам поехал в гостиницу – в Лунде была лишь одна гостиница – и потребовал номер и завтрак. Оказалось, что завтрак есть, а номера нет – все номера заказаны для труппы актеров, которые вечером должны дать гала-представление в зале ратуши.