Легенды губернаторского дома

От этого смеха атмосфера над пустынным склоном холма сделалась гнетущей. Смех, когда он не к месту, не ко времени или вызван острым смятением чувств, может придать человеческому голосу пугающее, жуткое звучание. Смех спящего, пусть даже ребенка, смех сумасшедшего или слабоумного от рождения – суть звуки, которые иногда приводят в содрогание и которые хочется поскорее забыть. Поэты давно подметили, что ничто так не свойственно демонам и злым духам, как леденящий душу смех. И даже туповатый обжигальщик почувствовал, как смех резанул его по нервам, когда незнакомец заглянул себе в сердце и разразился хохотом, который раскатился в ночи и смутным эхом отдался среди холмов.

– Джо, – сказал Бартрам сыну, – живо беги в деревню, в кабак, и скажи бражникам, что Итан Бренд вернулся, и что он нашел Непростительный Грех!

Мальчишка ринулся исполнять приказание, на что Итан Бренд никак не возразил. Похоже, он почти этого не заметил. Он присел на бревно и стал пристально глядеть на дверь печи. Когда мальчуган скрылся из виду и смолкли звуки его быстрых легких шагов по палой листве и каменистой тропинке, обжигальщик начал жалеть, что отправил сына в деревню. Он чувствовал, что мальчуган словно бы ограждал его от незваного гостя и что теперь ему придется один на один иметь дело с человеком, совершившим, по собственному признанию, единственное преступление, которое не могут простить даже небеса. Это преступление словно затмевало самого незнакомца непроницаемым мраком. Перед обжигальщиком встали его собственные грехи, и память его буйною толпою наполнили зловещие образы, заявлявшие свое родство с Главным Грехом, который могла бы придумать и взлелеять порочная человеческая натура. Они были из одного корня и переходили из груди Бартрама в грудь Итана Бренда и обратно, мрачно приветствуя друг дружку.

Тут Бартрам вспомнил прочно вошедшие в обиход истории об этом странном человеке, явившемся к нему как ночная тень и располагавшемся на прежнем месте, как дома, после столь долгого отсутствия, что давным-давно похороненные мертвецы имели бы больше прав устраиваться у очагов, нежели он. Рассказывали, что Итан Бренд в отблесках яркого пламени этой самой печи разговаривал с самим сатаной. До сего момента легенда эта казалась забавной, но теперь вызывала ужас. Согласно ей, Итан Бренд, прежде чем отправиться на поиски, каждую ночь вызывал из горнила печи князя тьмы, чтобы побеседовать с ним о Непростительном Грехе, и оба они пытались определить некое прегрешение, которое нельзя ни искупить, ни простить. И при первых лучах утренней зари князь тьмы залезал в дверь печи и пребывал в центре жаркого пламени, пока его снова не вызовут на пару с человеком решать кошмарную задачу: отыскать такое человеческое прегрешение, которое не по силам даже безграничному небесному милосердию.

Пока обжигальщик боролся с жуткими мыслями, Итан Бренд встал с бревна и распахнул дверь печи. Это действие оказалось столь созвучным размышлениям Бартрама, что тот был почти готов увидеть раскаленного докрасна Люцифера, выходящего из бушующего пламени.

– Обожди! Обожди! – вскричал он, боязливо пытаясь засмеяться, потому что стыдился своего страха, хотя тот полностью овладел им. – Ради всего святого, не вызывай дьявола!

– Послушай, – сурово проговорил Итан Бренд. – Зачем мне дьявол? Я расстался с ним во время странствий. Он занимается мелкими грешниками вроде тебя. Не бойся, я открыл дверь по старой привычке. Сейчас выровняю огонь, как положено настоящему обжигальщику.

Он помешал угли, подбросил дров и подался вперед, чтобы заглянуть в узилище огня, несмотря на исходивший оттуда жар, от которого его лицо покраснело. Бартрам сидел и глядел на незваного гостя, гадая: если тот и не вызовет дьявола, то, может, хотя бы бросится в пламя и скроется с глаз человеческих. Однако Итан Бренд спокойно выпрямился и закрыл дверь печи.

– Я глядел в человеческие сердца, всемеро сильнее полыхавшие греховными страстями, чем огонь, горящий в этой печи, – сказал он. – Но в них не нашел того, что искал. Не видел я там Непростительного Греха!

– А что это за Непростительный Грех такой? – спросил обжигальщик и резко отодвинулся от сидевшего рядом гостя, дрожа от страха, что на его вопрос ответят.

– Это грех, что взрос у меня в груди, – ответил Итан Бренд, встав во весь рост и горделиво выпрямившись, как и подобает подобного рода одержимым людям. – Грех, который не мог взрасти нигде больше! Грех ума, вознесшегося над братской любовью к ближним и почитанием бога, который все принес в жертву своим непомерным похотям и притязаниям! Единственный грех, заслуживающий воздаяния в вечных муках! Случись мне вновь его совершить, я бы по доброй воле принял на себя вину и не отвратился бы от кары!

– Он тронулся умом, – пробормотал обжигальщик себе под нос. – Может, он грешник, как и все мы, наверняка так оно и есть. Но готов поклясться, что он еще и сумасшедший.