Легенды губернаторского дома

Тем не менее он чувствовал себя очень неловко один на один с Итаном Брендом и очень обрадовался, когда услышал гомон голосов и шаги вроде бы многочисленной компании, которая приближалась, спотыкаясь о камни и шурша ветками кустов. Вскоре появился весь отряд лентяев, ежедневно сидевших в кабаке, состоявший из трех-четырех субъектов, которые со времени ухода Итана Бренда зимой потягивали флип у камина, а летом покуривали трубки под навесом на веранде. Громко смеясь и грубо перебивая друг дружку, они вывалились на полянку, освещенную лунным сиянием и узкими язычками пламени из печи. Бартрам снова приоткрыл дверь, стало светлее, и вся прибывшая компания могла хорошенько разглядеть Итана Бренда, а он – их.

Среди его старых знакомых находился человек из той когорты, что некогда встречалась почти повсеместно, а теперь почти исчезла, с представителем которой раньше мы обязательно бы столкнулись на постоялом дворе любой более-менее благополучной деревни или городка. Это был театральный импресарио. Данный образчик этого вида являл собой поблекшего, иссохшего от табачного дыма субъекта, морщинистого и красноносого, в ладно скроенном, но кургузом коричневом сюртуке с медными пуговицами. Он с незапамятных времен сидел за столиком в углу кабака и по-прежнему попыхивал, казалось, той же сигарой, которую он раскурил двадцать лет назад. Он славился как острослов – возможно, не столько из-за чувства юмора, сколько из-за постоянно исходившего от него запаха бренди и табака, который насквозь пропитал его мысли, слова и самою сущность. Другое хорошо запомнившееся, пусть и сильно изменившееся лицо принадлежало адвокату Джайлзу, как люди по-прежнему называли его из вежливости. Этот пожилой оборванец в грязной рубашке и холщовых штанах когда-то знавал лучшие времена и был поверенным в делах, ловким и изворотливым стряпчим, очень популярным среди деревенских сутяжников. Однако флип, джин, пунш и коктейли, которые он поглощал в любое время утра, дня и ночи, вынудили его оставить труд умственный и заняться трудом физическим, пока, наконец, по его собственным словам, он не плюхнулся в мыловаренный чан. Теперь Джайлз кое-как зарабатывал на жизнь мыловарением. Он превратился в инвалида: часть ноги ему отхватили топором, а руку целиком оторвало дьявольским зажимом паровой машины. Однако, пусть сама рука и исчезла, но образ ее остался, поскольку, подняв культю, Джайлз утверждал, что ощущает невидимые пальцы так же отчетливо, как и при их существовании. Он был жалким калекой, но, тем не менее, никто не смел ни унижать, ни презирать его ни теперь, ни в прежние времена его несчастий, поскольку он по-прежнему сохранял мужество и присутствие духа, не требовал к себе милостей и одной рукой – при этом левой – продолжал сражаться с нуждой и превратностями жизни.

Среди прочих явился и еще один субъект, кое в чем похожий на адвоката Джайлза, но куда более от него отличавшийся. Деревенский врач, мужчина лет пятидесяти, который в более молодом возрасте был представлен как пришедший к Итану Бренду, когда того предположительно постигло безумие. Теперь он превратился в безжалостного и грубого человека с налитым кровью лицом, однако сохранившего остатки благородной осанки, в словах, жестах и всей манере которого сквозило что-то необузданное, безысходное и отчаянное. Бренди овладело им, словно злой дух, и сделало мрачным и злобным как дикий зверь, и несчастным как заблудшая душа. Однако он, по всей видимости, обладал таким умением, таким врожденным даром исцеления, которыми не может наделить медицинская наука, что общество крепко держало его, не позволяя скатиться на дно. Так что, раскачиваясь в седле и что-то невнятно бормоча у постелей больных, он объезжал всех страждущих в окрестных городках, иногда чудом ставя на ноги умирающих и, несомненно, столь же часто отправляя в могилу тех, кому копать эту могилу было еще очень рано. Он не выпускал изо рта извечной трубки, про которую кто-то заметил, намекая на привычку доктора сквернословить, что в ней горит адский огонь.

Это достойное трио пробилось вперед, и каждый по-своему поздоровался с Итаном Брендом, на полном серьезе уговаривая его хлебнуть из некоей черной бутылки, в которой, по их уверению, он найдет нечто лучшее, чем поиски Непростительного Греха. Никто из достигших путем напряженных одиноких раздумий столь высокого духовного подъема не вынес бы потока низменных и пошлых мыслей, который обрушился на Итана Бренда. От них его одолели сомнения – как ни странно, сомнения мучительные – вправду ли он нашел Непростительный Грех и нашел его внутри себя? То, чему он посвятил жизнь и даже больше, показалось призрачным наваждением.

– Оставьте меня, – с горечью произнес он, – вы, грубые скоты, утопившие души в вине! Я покончил с вами. Много лет назад я заглянул в ваши сердца и не нашел ничего для себя полезного. Изыдите!