Легенды крови и времени

Маркус попытался сесть, но даже это простое движение вызвало у него позыв на рвоту. Он взглянул на левую руку. На месте клетчатых красных борозд теперь был один сплошной гнойник. Отныне он мог не бояться оспы, но болезнь чуть не унесла его жизнь. Маркус чувствовал себя слабым, как новорожденные котята, с которыми возилась Пейшенс.

Джошуа поднес к губам Маркуса ковш. Вода обожгла потрескавшуюся кожу, но холодная жидкость воспринималась точно манна небесная.

– Что нового? – хрипло спросил Маркус.

– Главная новость – ты. В городе все знают, что ты здесь, – сказал Джошуа. – Об этом только и говорят.

Маркус прикинул время. Еще пять дней; если повезет – четыре, и струпья отвалятся.

– Где моя книжка? – спросил Маркус, обводя глазами пустую комнату.

– Да вот она. – Джошуа подал ему «Здравый смысл». – Со слов Зеба я понял, что ты прочел ее целиком.

– Так я коротал время.

Маркусу было приятно снова ощутить в руках тонкий переплет памфлета. Сочинение Пейна зримо напоминало о причинах, заставивших его решиться на прививку и, вопреки отцовскому гневу, служить делу свободы.

– И потом, Зеб был вправе узнать, что у нас теперь демократия. Людям хочется свободы и равенства.

– Возможно, кому-то и хочется. Но сомневаюсь, что основная часть населения Хедли когда-нибудь согласится сесть со мной за один стол. Даже самые рьяные патриоты, – сказал Джошуа.

– Декларация, принятая в Филадельфии, утверждает, что все люди созданы равными, а не некоторые из них, – возразил Маркус, невзирая на возникшие опасения.

– И эту декларацию написал человек, владеющий сотнями рабов, – ответил Джошуа. – Маркус, ты бы перестал витать в облаках, не то на землю будет больно падать.

Струпья отпали только через семь дней. Все это время Маркус перечитывал «Здравый смысл», спорил с Джошуа о политике и начал учить Зеба читать. Наконец Том Бакленд объявил его выздоровевшим и разрешил вернуться домой.

Был воскресный день. Над полями и рекой разносился звон церковных колоколов. Маркус вышел на прохладный осенний воздух; нагой, как в день своего появления на свет. Джошуа и Зеб ждали его возле корыта с водой, держа в руках чистую одежду.

Воздух пах дымом и слегка – гниющими листьями. Зеб бросил Маркусу яблоко, которое тот проглотил за считаные секунды. Все это время он питался жидкой кашей и элем, и яблоко показалось ему невероятно вкусным и сочным. После недель, проведенных в тисках оспы, все, что он видел, чувствовал и пробовал на вкус, воспринималось подарком судьбы. Теперь его без возражений примут в армию.

Впервые Маркус ощутил, что свобода находится в пределах досягаемости.

Из дому вышел Том, держа в руках кастрюлю с закрытой крышкой.

– Кажется, это твое, – сказал Бакленд, протягивая Маркусу кастрюлю.

Теперь воздух наполнился ароматом поджаренной бумаги. Том хотел сжечь памфлет, но Маркус не позволил. Тогда врач решил продезинфицировать книжку, окурив ее дымом мха и сосновой хвои.

– Спасибо, Том. – Маркус засунул памфлет в карман; горячая бумага будет согревать его по дороге на ферму, равно как содержание книжки уберегало рассудок в дни карантина.

Маркус оставил Зеба и Джошуа сжигать все одеяла, тряпки и топчан, чтобы те, кто вздумает холодной осенней порой переночевать в ветхом доме, не заразились оспой. Том с Маркусом переправились на другой берег и, достигнув Уэст-стрит, расстались у ворот фермы Макнилов.

– Поговаривают, что Обадия вернулся, – вдруг сказал Том. – Так что будь осторожнее.

Внутри Маркуса шевельнулось тревожное чувство.

– Спасибо за предупреждение, Том. И за все остальное, – поблагодарил он врача, открывая ворота.

Воротные петли никуда не годились. Створка едва держалась на столбе. Завтра же он займется починкой ворот.

Маркус прошел на задний двор, чтобы взглянуть на коров и пошарить в курятнике, захватив оттуда несколько снесенных яиц. Когда мать вернется из церкви, она пожарит яичницу с ломтиками бекона, а он дочиста оботрет сковородку хлебом… если, конечно, в доме есть хлеб. Желудок Маркуса заурчал, предвкушая скромный пир.

Со стороны односкатной пристройки донесся подозрительный шум. Пристройку отец соорудил еще давно, мечтая о процветающей ферме. По его замыслам, пристройка должна была превратиться в кладовую, но так и не превратилась, успев обветшать. Шум означал одно из двух: либо боров Келлогов опять пролез на кухню в поисках еды, либо там сейчас гремел Обадия и искал спиртное, которое мать прятала под карнизом. Кособокая дверь была приоткрыта, и Маркус ногой открыл ее пошире. Кто бы там ни хозяйничал: соседский боров или глава семьи, – внезапность появления давала Маркусу преимущество.

– Где ром? – сердито спросил отец.

Язык у него заплетался. Задав вопрос, он швырнул на пол еще один горшок.

– Все, что было, ты выпил. – Кэтрин говорила тихо, однако Маркус сразу уловил в материнском голосе дрожь и страх.

– Врешь! – заорал Обадия.

Мать вскрикнула от боли.

Маркус помчался к хозяйственным постройкам. В фуражном сарае он достал длинноствольную кремневую винтовку, порох и пули.