Легко видеть

И только два с лишним десятилетия спустя Михаил Горский случайно узнал от общей с Влэдуцем знакомой, что сначала его американская жизнь складывалась далеко не идиллически. Ему старательно вменяли в вину его бывшее членство как в компартии Румынии, так и в КПСС. Доказать тамошним блюстителям чистоты американского либерализма, что без членства в компартии даже научную карьеру делать всерьез было невозможно, он, естественно, никому не сумел. Тем более, что и достославный доктор Бейкер, видимо, по зрелому размышлению, а не в запале великодушия и готовности помочь страждущему в тоталитарной атмосфере человеку своего уровня и круга, как это было в Москве, рассудил, что не стоит иметь ему рядом с собой не менее, а скорей даже более сильного специалиста химика-информатика, чем он сам. В результате соблазненный и обнадеженный им Влэдуц в CAS так и не попал. Поэтому был в его эмигрантской жизни такой отчаянный период, когда он стал проситься обратно в Румынию. Однако ему отказали, а потом все устроилось и в Америке. В те дни, когда Михаил, наконец, услышал о заокеанской жизни близкого в прошлом коллеги, тот как раз находился в Москве. На видевших его людей он производил впечатление человека, вполне преуспевающего в делах. Впрочем, сам Михаил не получил возможности об этом судить. Влэдуц с ним встречи не искал, а ловить его между встреч с другими людьми Михаил совсем не собирался. Да и то сказать, теперь они оба отличались от прежних самих себя настолько, что уже не было смысла встречаться, дабы вспоминать лишь давнее общее прошлое, для чего хватило бы и двух-трех минут. Повторять же в конце двадцатого века сцену встречи наивного командира крепости Максима Максимовича с бывшим сослуживцем Печориным и вовсе не стоило. Виделся ли с Влэдуцем Михаил Петрович Данилов, осталось неизвестно. Сам Данилов об этом не упоминал, а спрашивать Михаилу не хотелось. Все это давно потеряло значение. Жизнь умела разводить в разные стороны не только коллег, но и родных по противоположным тротуарам одной улицы, тем более по разным тротуарам разных улиц разных городов и даже разных стран. Не считаться с этим было бы дико. Когда существовало единомыслие, шла общая борьба, преодолевались одинаковые для всех препятствия – тогда да, находились общие темы для беседы. А без этого что? Жизнь, в которой они друг в друге совсем не нуждались. Ну нисколько. Разве против этого попрешь? Достаточно было вспомнить прежнего Влэдуца рядом с прежним Даниловым и прежним собой. Двое из этой троицы, урожденные граждане своей страны, давным-давно осознали, что она далеко не лучшее место для удобной и хорошо обеспеченной жизни, однако они любили ее, поскольку Высшие Силы определили им появиться на свет именно здесь. И именно поэтому они глубоко укоренили в себе как самый предпочтительный и лучший для рассуждений свой русский язык, чувствовали неотъемлемость от своей души даже не самых потрясающих, но все равно самых родных пейзажей. Им было органично присуще лениво-мечтательное настроение ума, любовь к абстрактным рассуждениям в то время, как в их доме далеко не здорово был устроен элементарный быт. Столь же органично им претила мысль жить во имя обогащения и обладания вещами, хотя в деньгах и вещах они почти постоянно нуждались. В этом, конечно, заключалась и немалая доля их ущербности, греховности – оба Михаила не собирались активно бороться за другую жизнь для себя и страны, хотя нынешняя жизнь не представлялась им ни достойной уважающего себя человека, ни способствующей прогрессу духа и ума. Просто сломать террористический режим власти было не в их силах, как и не в силах всего запуганного общества с парализованной волей было освободиться от впившихся в его тело паразитов-клещей. Влэдуц же не хотел направлять энергию и способности своего ума преимущественно внутрь себя или вообще оставлять их без применения, в то время когда в другой стране они позволили бы обеспечить недостижимое здесь благосостояние. Патриотической любви заслуживала та страна и то государство, которое могло предоставить людям жить как им нравится, а не так, как заставляет их жить правящая камарилья. Выбор Влэдуца выглядел более мужественным, но не более жертвенным. В конце концов, стартовые трудности в Америке не могли длиться долго, если человек справится со своим нежеланием изменяться в соответствии с диктатом обстоятельств или драться на время отступится от своего привычного статуса и самовосприятия. Георгий Эмильевич был на это способен. Он вообще был на многое способен. В частности, после подачи заявления на выезд «в Израиль» – единственную страну, в которую был разрешен выезд – он при встрече на многолюдном собрании негромко произнес, стараясь опередить приподнявшегося было с приветствием Михаила: «Не надо со мной здороваться!» Этим он хотел избавить коллегу от унизительных объяснений и оправданий, а то и от каких-то репрессий, которые могли последовать за публичным выражением сочувствия или солидарности с «отщепенцем от советского общества». Михаил уже работал в центре Антипова и в соответствии с инструкцией по соблюдению режима секретности не имел права контактировать с иностранцами без особой санкции руководства, а Влэдуц в глазах первого отдела был уже, конечно, иностранцем, хотя выехать еще никуда не успел. Это был последний контакт с Георгием Эмильевичем. Его появление в Москве уже после начала перестройки ничего в данном смысле не изменило, хотя контакты с иностранцами, если они не подозревались в шпионаже, уже не считались изменой родине. Дышать стало заметно свободнее, говорить без риска сразу попасть в лапы госбезопасности разрешалось почти о чем угодно. Наряду с положительными переменами обнаружились и отрицательные. Выросла дороговизна. Инфляция обратила сбережения людей в ноль. Дальние походы Горского и даже обычные поездки на курорты Крыма или Кавказа Данилова оказались за гранью возможного. В любом месте, в любой компании можно было слышать проклятия и ругань в адрес подлинных и честных реформаторов общества – особенно таких как Гайдар и Чубайс, но еще больше – в адрес великого преобразователя страны – президента Ельцина со стандартным обоснованием: «Я за него голосовал, а он мне ничего не дал!» И никто из ругателей, поносителей и недовольных не замечал за собой никакого позора, никакой вины за свое бездействие, безынициативность, беспринципность, и таких во всех слоях общества – даже среди тех, кто от перемен только выиграл, было абсолютное большинство.