Легко видеть

Михаил выбрал профессию инженера, когда никакого представления о своем истинном призвании внутри его сердца и ума еще не созрело. Все-таки она выглядела интереснее многих других. Пробовать писать он начал сразу же после первого похода, то есть с самого начала второго курса, а вот с четвертого курса он уже был вполне уверен, что главное его призвание – литература. Однако это не вызвало ни малейшего разочарования в инженерной профессии. Плохо, собственно, было лишь одно – трудно было следовать другому своему призванию – путешествовать. В его глазах это тоже было творчество, причем такое, в процессе которого его усилиями создавалось не что-то внешнее, а он сам. Со временем Михаил набрался достаточно жизненного опыта, в том числе и походного, чтобы начать описывать не только конкретику бытия, но и нечто гораздо более отвлеченное, задающее, как ему становилось все ясней и ясней, любые причинности, вызывающие перемены в плане наблюдаемого бытия. И вскоре обнаружилось, что как литературной работе не мешала инженерная профессия (Михаил считал, что даже помогала), так и литературные умения не мешали философской работе – напротив, даже очень существенно ей способствовали. В общем-то, это были во многом сходные профессии, и Михаил порой не без труда мог отделить себя – философа от себя – писателя и наоборот. Пожалуй, больше разнились не сами работы в этих двух ипостасях одного лица, а то, как их воспринимали читатели. Литературная образность его философских работ отчасти защищала Михаила от критики со стороны людей, по каким-либо причинам несогласных с позиций автора, хотя абстрактная философия обычно не имела в своем арсенале смягчающих средств. Прежде она действовала прямо и вызывающе, заставляя соглашаться со своими посылками, аргументами, логикой и выводами, либо аргументировано противиться им. Насколько мог судить Михаил, нынешняя манера людей профессионально занимающихся философией, выражать свои мнения и суждения стала совсем другой, позволяющей высказываться опосредованно, прячась за мысли признанных фигур, придавая им собственные дополнения, а нередко и перевирая их. По-видимому, она и была выработана как раз ради того, чтобы в случае непринятия каких-то положений сильными оппонентами успеть нырнуть в тень авторитета и тем самым дать понять, что эта ошибка исходит не от них, скромных авторов, философских работников, а от тех, кого считают столпами. Так оно было признано вполне целесообразным для всех – и для столпов, поскольку на них реже покушались не – столпы, которым оч-чень хорошо требовалось подумать, прежде чем выступить от своего имени с открытым забралом, и для псевдо-скромников от философии – именно псевдо, какими бы они ни были на самом деле – скрытыми ли притворами с хорошими собственными данными и просто хищниками, ждущими подходящего случая и часа, чтобы рвануться наверх в явные дамки, или просто претенденты на какое-то место около чужой философии, не имеющие никаких способностей, кроме памяти, позволяющей воспроизводить вслух, кто и когда по какому-то поводу что-то говорил, и вынужденные таким псевдо-блеском, псевдо-эрудицией маскировать собственную творческую несостоятельность. В редкие времена у философии не бывало социальных заказчиков, жаждущих услышать наукообразные оправдания их поступков, которые подтверждали бы со всей возможной беспристрастностью их постоянную правоту. Лишь пустынники, да те, кто сам себя изолировал от общества, не уходя из него, имели возможность излагать то, что действительно думают, независимо от пожеланий властных искателей истины в последней инстанции. А так, в норме, разве можно было жить без заказа? Немного облегчало положение сторон то обстоятельство, что заказчики нередко полагали, что философы – достаточно умные люди, чтобы самостоятельно понять, какие выводы должны следовать из их изысканий. Тем самым обеспечивалась и видимость непредвзятости, и видимость достоинства обслуживающего персонала. «Праведный да поймет!»

Вот с кем власти никогда не церемонились – так это с журналистами. Казалось бы, их профессия так близка литературе! Чего ждут читатели газет и журналов, зрители телевизионных репортажей? Того же самого, что и читатели книг – знания истины о текущих и прошлых событиях, о скрытых причинах очевидных перемен и об их действительных результатах. Вроде бы все это и преподносят журналисты, репортеры, обозреватели, телеведущие и разного рода комментаторы. Они изо всех сил стараются создать о себе впечатление как о глашатаях правды и главных врагах всевозможных подлецов. И отчасти они почти всегда были в чем-то правы, ибо в обществе ничего не делается без грязи – даже, на первый взгляд, самые благородные и богоугодные дела.