Легко видеть

Только после окончания первого курса института, побывав в Ленинграде у самого младшего из маминых кузенов Владимира, Михаил, наконец, понял, в чем обвинялся дядя Мирон, и что в его поведении считалось неслыханной и нетерпимой, позорящей род вещью. Спросив своего молодого дядю о Мироне, Михаил услышал в ответ, что в свое студенческое время Владимир сильно нуждался. Однажды он посетовал на это в разговоре с двоюродным братом Мироном, а тот сразу дал ему совет, следуя которому можно было бы забыть о всех житейских неприятностях: «Чего проще? Обзаведись охочей бабочкой старше себя. Будешь как сыр в масле кататься!» Владимир – горячий, благородный, романтического настроя человек и поэт – был до крайности возмущен советом стать альфонсом. И хотя у Миши с Владимиром (несмотря на разницу в возрасте) сложились отношения скорей как между сверстниками, притом романтиками, этот совет насчет жизнеустройства, который Мирон несомненно проверил на себе, прежде чем порекомендовать кузену, почему-то не произвел на Михаила сплошь отталкивающего впечатления. Ну не тянул дядя Мирон на заправского альфонса, определенно чем-то не тянул. Само собой в памяти вставало лицо дяди Мирона, когда Михаил вновь и вновь думал об этом. Полногубый, полнощекий, с припухшими веками вокруг казавшихся несколько на выкате глаз, с остатками растительности по бокам головы и на затылке, то есть далеко не красавец, он все равно выглядел приятным человеком и располагал к себе. А уж как любили его зрелые женщины, с которыми он вступал в связь! Значит, было за что, и, само собой, было понятно, за что именно было! Собственно, маялись они с Мироном только из-за одного: по доброте и мягкости характера он старался никого не бросать, когда заводил новую пассию. И видно, в общих чертах его на всех их хватало! Но все равно каждая из его женщин старалась отшить его от других и несмотря на неудачи, любила. Это надо было уметь. Перебирая подробности в своем уме, Михаил все больше склонялся к выводу, что даже если в молодости дядю Мирона действительно содержали охочие дамочки, все равно в ответ на получаемые от них деньги, кров, еду и услуги он отдавал им явно не меньше, потому что ему нравились такие женщины – щедрые во всех отношениях обладательницы крупных форм, которых он с энтузиазмом доводил в постели до экстаза. К тому же он сам давным-давно стал очень хорошо зарабатывать и не испытывал никакой нужды общаться с такими женщинами, кроме как мужчина, сам искренне влекомый к ним! Разве можно было равнять его с настоящими альфонсами, профессионально извлекающими деньги из своих половых связей? Нет, такого пятна на своей житейской репутации Мирон все-таки не заслуживал. Самое смешное заключалось в том, что родные настолько приучили его к ношению этого клейма, что встречаясь даже с Михаилом – тогда всего лишь подростком – дядя считал себя обязанным бормотать что-то не особенно внятное о своем несовершенстве и извинения за него. Да таких мужчин надо было поискать! Сколько дам встречали его как своего рода мессию – посланца Небес – чтобы узнать с ним счастье в той очень невеселой жизни, какой в то время они жили сами, как и вся страна, потерявшая десятки миллионов мужчин и оставшаяся с миллионами неудовлетворяемых женщин. О какой корысти с его стороны можно было говорить, когда он зажигал свет в душах своих пассий, когда они сами изо всех сил стремились сделать ему приятное в ответ? Неужели его работа, которую он выполнял с любовью и охотой, не стоила их привязанности, благодарности и любви? Да всем им, наверно, казалось, что за приносимое им счастье невозможно расплатиться ничем, кроме преданнейшей и неизменной готовности сделать то, что ему будет в радость! Споря за него с конкурентками, каждая была готова на все, чтобы полностью завладеть предметом своей любви, восторга и восхищения. Но в таком случае, если бы победила только одна из них, как бы он облагодетельствовал тех, кого мог? Вот поэтому-то он остался верен всем в той мере, в какой это было возможно. Нет, не стоило родне так напропалую клеймить человека, творящего добро, хотя и не в соответствии с господствующей моралью. Давно уж не стало на свете дяди Мирона, но Михаил не сомневался, что осталось много тех, кто добром поминал его и возносил мольбу за его по всем канонам грешную душу. Если их заступничество что-то значило на Страшном суде, разве он не мог надеяться на получение Божественного прощения? Ведь за какую-то часть грехов он заплатил еще здесь, на земле. Ему выпало тяжело умирать, потому что боль рвала его сердце до крика. Может быть, так ему воздавалось за сердечные муки женщин, старавшихся сделать его только своим – и ничьим больше, но никогда этого не достигавших?

Перебрав в голове вроде бы все, касавшееся дяди Мирона, Михаил вдруг словно споткнулся обо что-то. В первый миг он еще не понял обо что, но следом осознал – это было то единственное, что прямо относилось не только к Мирону, но и к нему тоже. Анна Павловна!