Лекции по искусству. Книга 4

Я помню замечательную книгу, которая вышла, по-моему, в 1956 г., в переводах Андрея Александровича Гудра, Абрама Абрамовича Фроса. Это была такая первая книга, изданное произведение Леонардо. Она произвела огромное впечатление.

Переводить Леонардо очень сложно. Он писал не на современном итальянском языке, а на вульгарис-профундис. К тому же он был левша и писал левой рукой, да еще в зеркальном отражении. Боже мой, это же целые институты нужны, чтобы перевести его произведения. Время ли сейчас для такого гуманитарного пафоса? Я не знаю. Но повторю снова: мы не знаем всего того объема, что оставил нам после себя этот Человек с большой буквы.

И тоже самое, что я сказала о его наследии, графике и архивах, точно также можно сказать и о его картинах: понимаем ли мы, знаем ли мы, что они представляют собой и что на них нарисовано? Что означают сцены, которые Леонардо показывает нам на своих полотнах? Я не могу сказать с уверенностью, что понимаю, какой текст в них закодирован. Не какой сюжет изображен, а какой закодирован текст.

Когда вы приходите в Лувр, то с очевидностью видите такую, я бы сказала, художественную дискриминацию картин Леонардо. Отдельно, под бронированным, немыслимым стеклом находится «Джоконда». И идет толпа — с утра до ночи. Все фотографируют. Сказать, что ее очень хорошо видно с такого расстояния, я не могу. Но ее всемирная популярность безусловна. Рядом в зале висят еще два, подлинных произведения Леонардо — это «Мадонна в гроте» и «Анна, Мария, младенец и агнец», картина о которой сегодня пойдет речь. Без всякого стекла. Публика равнодушно фланирует по этому залу мимо этих картин. Остановились, посмотрели, прочитали название, постояли еще одну минуту и пошли дальше.

Это тот же самый художник, господа, который написал «Джоконду», и значение этих картин не меньшее, и содержание их не менее загадочно. А, нет.

Джоконда их вытеснила и заняла в истории и в умах первое место. И ни одной картине в мире — ни одной, как, к примеру, «Сикстинской Мадонне», не досталось от нас такого внимания и обожания, как Джоконде. Усы ей пририсовывали, Энди Уорхол, как мог, с ней забавлялся, на майках она у нас есть, на шинах-машинах она у нас есть — все, что можно сделать для того, чтобы задать на вопрос: «А кто это? А что это? А чем написано? А как написано?». Вульгарный ответ, иронически-вульгарный ответ мы уже сделали и, по-моему, все уже от этого устали.

Но, если говорить честно, то все три картины, которые я назвала: «Мадонна в скалах», «Анна, Мария, младенец и агнец» и «Джоконда», они как-то представляют собой одну картину, только по-разному написанную. Развернутую в разных аспектах.

«Джоконда»

«Мадонна в скалах»

«Анна, Мария, младенец и агнец»

Именно поэтому мне совершенно не хочется брать «Джоконду». Сколько написано о Леонардо, сколько написано об этой картине — все, что я скажу, будет повторением чего-то, сказанного ранее. Все исследования, воображения фантастов, не фантастов — все они ходят, где-то около картины, но никогда не приближаются к ней.

В нашем Эрмитаже есть одна, безусловно, подлинная картина раннего Леонардо с атрибуцией художника Александра Николаевича Бенуа, которая так и называется «Мадонна Бенуа». Это невероятное везение. Это невероятное богатство. Потому что очень большое количество Леонардо — это всегда очень большое количество вопросов.

«Мадонна Бенуа»

Но вернемся к «Анне, Марии, младенцу и агнцу». Думается, что, судя по тому, что я читала, это все-таки некое условное название этой картины. А на картине показано святое семейство, только показано оно, как бы по женской генерации: Анна — мать Марии, сама Мария, младенец, и младенец, тянущий к себе за уши агнца.

Леонардо не рассказчик. Вот большинство художников эпохи Возрождения — рассказчики, они очень любят рассказывать истории, взяв любой сюжет священного писания, потому что по законам католической церкви это можно делать — изображать любой сюжет Нового и Ветхого заветов. А в России нельзя. В России каноническая живопись предписывает изображать только праздничные сюжеты или избранных святых. А на Западе есть такое разрешение, данное Восьмым Вселенским Собором и поэтому разнообразие сюжетов в живописи очень большое, и они очень рано становятся светскими, где священное писание является лишь предлогом для того, чтобы написать картину. И хотя такие картины имеют отношение к писанию, но они становятся комментариями художника, его рассказом. А, вот, попробуйте рассказать сюжет «Мадонны в гроте». Или сюжет «Анны, Марии, младенца и агнца». Или сюжет «Джоконды». У вас, что-нибудь получится? Нет.