Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Но в духовной его есть и другая сторона, отразившая новый момент роста политического значения великого князя, которое плохо вязалось с его положением как сочлена в семейно-вотчинной группе. Вглядываясь в территориально-политическое содержание духовной, естественно подчеркнуть две черты. Перед нами относительно обширный круг владений великого князя. Его естественно, в духе языка того времени, назвать государством Московским – вотчиной великого князя. А рядом – уделы младшей братьи (Михаила Андреевича, а также вотчинные княжества князей ростовских и ярославских), к которым примыкает Верейский удел, еще же дальше – другие севернорусские «государства»: Тверское, Рязанское, Псковское и Новгородское. Только первое – Тверское – формально сохранило «равное братство» с Москвой; над остальными к концу правления Василия Васильевича сильно окрепла власть великого князя. Взятая в целом Северная Русь представляла картину весьма пестрого состава своей политической территории. Но политическое главенство над нею великого князя Московского было бесспорно, т. к. и Тверь приняла обязательство «хотети добра» Москве во всем в Орде и на Руси, и защищать ее всею силою против литвы, ляхов и немцев, пользуясь взаимно московской защитой против всех врагов. Это окрепшее положение носителя великокняжеской власти не могло не отражаться и на внутренних московских отношениях. Кроме слияния великокняжеского удела с территорией великого княжения, оно дало духовной Василия Васильевича еще некоторые черты. Так, рядом с указанием на значение княгини-матери как главы семьи «в место отца» стоит веление всем сыновьям «чтить и слушать своего брата старейшого Ивана в мое место своего отца» – сохранена та двойственность главенства, которую встречаем еще в духовной Дмитрия Донского. По форме старина сохраняется и в объединении финансовых средств великого княжения с перспективой, что если «переменит Бог Орду», то княгиня и все князья-братья «возмут дань собе с своих уделов, а… Иван в то не въступается». Но в раскладке дани есть любопытная новость: «а как почнут дети мои жити по своим уделом, – пишет Василий Васильевич, – и моя княгини, и мой сын Иван, и мой сын Юрьи, и мои дети пошлют писцев, да уделы свои писци их опишут по крестному целованью, да по тому письму и обложат по сохам и по людем, да по тому окладу моя княгини и мои дети и в выход учнут давати сыну моему Ивану с своих уделов». Это – введение нового порядка раскладки дани, сходившейся в великокняжескую казну для «выхода» татарского. В духовной Донского находим установление определенных окладов в суммах рублей для каждого удела. Духовные Василия Дмитриевича определяют дань с владений великой княгини-вдовы «по расчету, что ся иметь», но ее владения– не удел, и сомнительно, чтобы под этот «расчет» можно было подставить представление об обложении «по письму», «по сохам и по людям». Это требование упорядочить обложение получает, кажется мне, особую многозначительность, если мы вспомним, что в эти годы Москва фактически не знает татарской власти над собой. Как же понять ту предусмотрительность в организации сбора дани на уплату «выхода» ордынского, какую встречаем в духовной Василия Темного? Она, конечно, освещается представлением, что «если Бог переменит Орду», то дань остается в силе, но идет в казну владетельных князей. Но выдача дани великому князю по определенному окладу так поставлена в грамоте, что «перемена» Орды означает, как будто, только мечту о будущем избавлении. Так обычно понимают эту статью. Но едва ли подлежит сомнению, что правило это касалось не только будущего, но и настоящего. Например, в духовной Донского читаем, что сбор дани с уделов по окладу происходит лишь в тех случаях, «коли детям моим взяти дань на своей отчине», подобно тому, как и новгородцы обязались, по Яжелбицкому договору, вносить «черный бор» не периодически, а «коли приведется взяти». И тут, стало быть, сохраняется старая тенденция вотчинного владения уделами, резко противоречащая назревшим потребностям объединения великорусских сил и определившегося на совсем других началах политического значения великого князя. И опись писцов, судя по способу выражений, едва ли не раздельная: писцы каждого князя описывают его удел («уделы свои писци их опишут»).