«В основе проекта лежит предположение, что для еврейского пролетариата нужна самостоятельная политическая организация, которая представительствовала бы его национальные интересы в рядах российской социал-демократии. Независимо от вопроса об организации партии на федеративных или автономных началах, мы не можем допустить, чтобы та или другая часть партии могла представительствовать групповые, профессиональные или национальные интересы каких-либо слоёв пролетариата. Национальные различия, ввиду общих классовых интересов, играют подчинённую роль. И какой вид приняла бы наша организация, если бы, например, в одной и той же мастерской рабочие разных национальностей думали прежде всего о представительстве своих национальных интересов?»[193]
Разумеется, из чисто практических соображений не стоит никакого труда предоставить известную степень автономии национальным группам внутри партии. Например, в связи с потребностью публиковать материалы на различных языках. В таком случае Бунд обладал бы необходимой автономией для издания партийной литературы на идише и для проведения агитации среди еврейских рабочих и кустарей с применением особых материалов. Но Бунд добивался иного. Он требовал исключительного права говорить от имени еврейского пролетариата и выступал за признание его единственным представителем еврейских рабочих в России. Второй съезд высказался против этих требований, и делегация Бунда покинула его. Позже их примеру последовали другие представители правого крыла – «экономисты» Мартынов и Акимов, которые представляли на съезде «Союз русских социал-демократов за границей». Они покинули съезд в знак протеста против признания «Заграничной лиги русской революционной социал-демократии» единственной заграничной организацией РСДРП. Эти демонстративные уходы решительно изменили баланс сил на съезде.
Годы спустя всё, что происходило на Втором съезде, обросло разного рода мифами, домыслами и откровенной ложью. Глядя на них, создаётся впечатление, что большевизм родился на этом съезде, словно Афина, возникшая из головы Зевса в полном боевом вооружении. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в отношении 1903 года можно говорить не об окончательном расколе между большевиками и меньшевиками (а точнее, между «твёрдыми» и «мягкими» искровцами), а лишь о предвосхищении их будущих идейно-политических расхождений.
Искровцам на съезде принадлежало 33 голоса, что составляло большинство. Противники «Искры» имели восемь голосов: три – «экономисты» и пять – бундовцы. Остальные десять голосов принадлежали нерешительным, колеблющимся элементам, которых Ленин позже прозвал «центром» и «болотом». Сначала, казалось, ничего не предвещало беды. В лагере «Искры» царило полное единодушие в обсуждении всех политических вопросов. Но внезапно всё изменилось. Во время двадцать второго заседания, когда съезд продолжался уже две недели, стали всплывать расхождения во взглядах Ленина и Мартова. Кристаллизация двух тенденций среди искровцев проходила в целом непредвиденно. Были, конечно, трения, но ничто не предвещало раскола. Выяснилось, к примеру, что по ряду второстепенных организационных вопросов (таких как вопрос о роли Организационного комитета, а также о статусе групп «Борьба» и «Южный рабочий») некоторые сторонники «Искры» голосовали заодно с правым крылом и «болотом». Но это были всего лишь эпизоды. По всем ключевым вопросам искровцы держались единого мнения. Как вдруг это единство было нарушено открытым столкновением между Лениным и Мартов по одному организационному вопросу.