Ленин: Пантократор солнечных пылинок

На следующий день они превратятся в обычную семью – члены которой будут счастливы видеть друг друга и проводить время вместе. Весь вечер 4 апреля ВИ рассказывал за столом «смешные» истории о путешествии в «пломбированном вагоне» – и все хохотали. Да уж, «не обошлось без курьезов»; на границе швейцарцы отобрали у пассажиров продукты – оказалось, их нельзя вывозить (Луначарский, который поедет вторым поездом, будет извещен, что нельзя брать с собой даже и обувь, если она новая, – возможно, узнав о негативном опыте товарищей); однако и выходить из вагона тоже запрещалось. Поездка через Германию – Готтмадинген, Зинген, Штутгарт, Карлсруэ, Франкфурт, Берлин – заняла три дня (не так уж долго, по военным меркам; сейчас то же путешествие – от Цюриха до Зассница – можно совершить на поезде за 12 часов), и чтобы русские не умерли с голоду, Платтену пришлось договариваться с «немецкими партнерами» о поставках питания. Однажды на станции он приобрел для своих друзей в буфете несколько кувшинов пива – и, задержавшись, попросил отнести их в вагон каких-то немецких солдат. Те не только скандальным образом проникли в «герметичный» и «пломбированный» вагон, но еще и подверглись атаке Радека, который решил распропагандировать их против войны; Радека, который вообще должен был сидеть в багажном отделении со своим австрийским паспортом! 32 человека – не так уж много, но в замкнутом пространстве они в какой-то момент столкнулись с дефицитом полезного пространства. Ленину пришлось ввести карточную систему: во-первых, на курение в туалете; во-вторых, уже на финском этапе, когда не хватало полок, на спальные места: как мы знаем из рассказов А. Сковно, «каждый мог спать только в те часы, которые были обозначены на его карточке, после чего уступал место другому. Владимир Ильич, несмотря на наши просьбы, спал также “по карточке”, простаивая остальное время на ногах». Какую-то другую компанию такая тревожная, с крайне сомнительными перспективами поездка могла повергнуть в уныние, но эту, похоже, лишь раззадоривала, и глубоко за полночь Ленину приходилось врываться в соседнее купе, чтобы «рассадить» зачинщиков шума и смеха – Радека и Равич; его гнев, впрочем, не длился слишком долго, потому что к дверям его купе время от времени являлись делегации певунов, которые затягивали что-нибудь вроде «Скажи, о чем задумался, скажи, наш атаман», и поскольку хоровое пение было слабостью ВИ – он неизменно начинал подтягивать.

Но байки ВИ будет рассказывать на следующий день, а тогда, в ночь с 3-го на 4-е, пишет НК, они с мужем так и не нашли слов, чтобы обсудить это удивительное Возвращение.

Возможно, Ленин думал о том, что здесь, в этой квартире, провела последние месяцы его мать; во всяком случае, следующим утром, до того, как начать свое историческое турне по петроградским политическим злачным местам с «Апрельскими тезисами», Ленин едет к могиле матери и сестры на Волково кладбище.

Оттуда его путь лежал в Таврический дворец, штаб уже всей революции, где заседал Совет. Там он выступил сначала перед «своими»; доклад был выдержан в стилистике «Also sprach Zarathustra»: «Вы боитесь изменить старым воспоминаниям. Но чтобы переменить белье, надо снять грязную рубашку и надеть чистую». Мы рвем с социалистическим Интернационалом – и создаем новый, Коммунистический. «Не цепляйтесь за старое слово, которое насквозь прогнило. Хотите строить новую партию… и к вам придут все угнетенные».

К началу апреля революция в Петрограде продолжалась уже почти полтора месяца, митинги шли непрерывно – но на них решались уже более-менее конкретные вопросы; относительно произошедшего в обществе сложился консенсус; опоздавшему на пять недель новичку трудно было сказать что-то неожиданное.

«Апрельские тезисы» были дзенским хлопком перед носом собравшихся. Никакой поддержки Временному правительству; вместо войны – братание; выход из двоевластия – отказ от идеи парламентской республики, коммуна; власть – Советам; социал-демократы – неправильное название партии, правильное – коммунисты. Надо отдать Ленину должное, в апреле 1917-го он был человеком, сумевшим проявить себя в жанре, который венчурные капиталисты называют «презентацией для лифта»: у вас есть 30 секунд, чтобы впечатлить меня своей бизнес-идеей. Собственно, уже Финляндский вокзал и стал его «лифтом»; и ровно потому никто и не помнил, как выглядел броневик, что Ленин сообщил оттуда нечто такое, что имело большее значение, чем весь антураж; и вряд ли хотя бы один из тех, кто услышал речь Ленина, пожалел о том, что пришел сегодня, а не вчера – когда встречали гораздо более знаменитого Плеханова. Плеханов говорил то же, что и все, – и приезд его запомнился по оскорбительным стихам Демьяна Бедного в «Правде»: «Ты – наш великий пропагатор! Ты – социал наш демократор! Привет от преданных друзей, Гамзей Гамзеевич Гамзей»; тогда как Ленина многие слушали сначала на вокзале, потом у Кшесинской, потом – дважды – в Таврическом, потом на митинге в Измайловском полку и т. д.