Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Доведя своих большевиков до коллективного инфаркта, Ленин охотно согласился разорвать рубашку на груди и перед менее лояльной публикой.

«Профессиональные» социалисты, которым довелось оказаться слушателями первой публичной речи Ленина в Таврическом, чувствовали себя примерно так же, как члены британского парламента, когда в 1977-м мимо их окон проплыл по Темзе катер с живым концертом «Sex Pistols»: «Демократия есть одна из форм государства. Между тем мы, марксисты, противники всякого государства» – что?! Обнаружив, что Ленин в эмиграции проделал гораздо более существенную эволюцию на пути в ад, чем предполагалось, – «бывшие товарищи» не замедлили включить проблесковые маячки и сирены. «Ленин претендует на европейский трон, который пустует уже тридцать лет: трон Бакунина. Новое слово Ленина является переложением старой истории примитивного анархизма. Ленина – социал-демократа, Ленина – марксиста, вождя нашей боевой социал-демократии больше нет!» (Гольденберг); «В анархизме есть своя логика. Все тезисы Ленина вполне согласны с этой логикой. Весь вопрос в том, согласится ли русский пролетариат усвоить себе эту логику. Если бы он согласился усвоить ее себе, то пришлось бы признать бесплодными наши более чем 30-летние усилия по части пропаганды идей Маркса в России» (Плеханов); «Как вам не стыдно хлопать этой чуши? Позор! И вы еще смеете называть себя марксистами!» (Богданов). Этика революционного сообщества подразумевала нанесение публичных личных оскорблений; тот, кто не был готов к тому, что его будут называть «клоуном от революции», должен был в 17-м году сидеть дома; возможно, взгляды Надежды Константиновны и Инессы Федоровны, расположившихся в первом ряду зала на 700 человек, несколько подбадривали Ленина (особенно в те моменты, когда он отвечал Церетели на его «как ни непримирим Владимир Ильич, но я уверен, что мы помиримся» – «Никогда!» – и Гольденбергу на «здесь сегодня Лениным водружено знамя гражданской войны» – «Верно! Правильно!»).

Не то чтобы Ленин оказался сразу после приезда в изоляции и в собственной партии; но его дикие выходки встретили всё же кое-какой отпор у него же на заднем дворе. 8 апреля Каменев в «Правде» опубликовал заметку «Наши разногласия»: «Что касается общей схемы т. Ленина, то она представляется нам неприемлемой». «Старые большевики» в самом деле не могли понять, каким образом можно выставить лозунг «Вся власть Советам!»: ведь на протяжении десятилетий им объясняли, что сначала должна быть буржуазная революция, должны пасть самодержавие и феодализм, и уж только потом, когда общество, технологии и отношения созреют, – можно будет приступать к социалистической. Да, Ленин всегда носил прозвище «Ляпкин-Тяпкин» – «до всего своим умом дошел»; от Ленина можно было ожидать всего – например, лозунга «Вся власть РСДРП!» или «Да здравствует вооруженное восстание, долой Временное правительство!»; но «Вся власть Советам»?! Разве роль Советов не в том, чтобы проконтролировать эффективность работы Временного правительства по подготовке Учредительного собрания, которое разрешит все наличные противоречия демократически, парламентским способом? Зачем же Советам, почему?

Выдвинутый в «Апрельских тезисах» лозунг за сто лет выцвел и истрепался настолько, что сейчас крайне сложно реконструировать тот паралич, который он вызвал, когда Ленин впервые «презентовал» его. А меж тем это был его трюк, финт, гол «ножницами»; и именно благодаря этому изобретенному Лениным лозунгу политические дела большевиков пошли в гору.

Как понять ход мыслей Ленина?

Весной 1917-го Ленин столкнулся с сугубо российским политическим курьезом – двоевластием: в стране действовало как «нормальное» для буржуазного государства Временное правительство, готовившее переход от монархии к парламентской республике (хотя теоретически Учредительное собрание могло и монархию восстановить), так и Советы – оригинальные, имеющие в «анамнезе» связь с крестьянскими органами самоуправления инструменты прямой демократии. Ленин осознавал, что в такой конфигурации машина истории работает на него: наличие Советов дестабилизирует ситуацию, не дает революционному цементу застыть – и позволяет в подходящий момент быстро вмешаться, чтобы ликвидировать «двоебезвластие» (бонмо Троцкого) в свою пользу.

То, что для «обычных политиков» представлялось «парадом планет», «концом истории», чем-то не просто ранее невиданным и неслыханным, но неклассифицируемым, не поддающимся рациональному осмыслению, для Ленина ясно как божий день, прогнозируемо и предсказуемо: буржуазная демократическая республика, которая – пока что, на первых порах, не опомнившись – обеспечивает основные свободы граждан – и ровно поэтому является идеальной средой для того, чтобы – отсюда, оттолкнувшись – пойти дальше и преодолеть эту стадию, заменить диктатуру буржуазии диктатурой пролетариата; причем делать это нужно быстро, сама логика событий подсказывает, что буржуазия не станет долго терпеть свободу борьбы против нее – и начнет закрывать для пролетариата возможности, а потом и расстреливать.