Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Квартира представляла собой пять тесных – какое уж тут искусство восстания: не развернешься – комнаток: четыре жилые и столовая. О том, чтобы расхаживать во время выступления, да еще с напрыгиваниями и ретирадами, как это обычно делал Ленин, не могло быть и речи. Заговорщики, подтянув животы и приведя плечи в максимально компактное положение, ютились в длинной и узкой столовой. Окно было тщательно зашторено, лампа давала глубокие тени; странно, что не существует официальной иконографии этого секретного ужина – только потому, видимо, что пришлось бы изображать слишком много персонажей, чьи политические репутации не выдержали испытания временем. Тайная вечеря, да; но не в леонардовском или тинтореттовском, а скорее в пуссеновском духе: тени среди теней.

Особую, «евангельскую» пикантность придает этому собранию в сухановской Сионской Горнице присутствие не то что одного, а сразу двух иуд. Сам Ленин, правда, избегал этих «поповских» терминов – и предпочитал слова «предатели», «штрейкбрехеры», «изменники»; в одном из писем он даже процитировал – опять очень в духе Тайной вечери – французскую пословицу «On n'est trahi que par les siens»: «Изменником может стать лишь свой человек». (Если уж на то пошло, Каменев и Зиновьев напечатали свой «донос» в «Новой жизни» – где редактором работал хозяин квартиры Суханов; раз можно собираться у него в квартире – почему нельзя печататься у него в газете?)

Фантазия Коллонтай нарисовала Ленина – в парике, без усов и бороды – лютеранским пастором; многие члены ЦК с июня не видали своего предводителя и теперь энергично подпирали свои челюсти снизу. Часовая проповедь, которую «обычный член ЦК» прочитал собравшимся, – «доклад о текущем моменте», – как и ожидалось, произвела на них эффект встречи с лихорадкой чикунгунья: никакая психологическая готовность к встрече с «советами постороннего» не уберегла его товарищей от моментального повышения температуры, ломоты в суставах и подавления воли. «С точки зрения политики» Ленин не давал оппоненту возможности положить себя на лопатки: да, еще не собрали все силы, да, «пролетариат еще не дозрел», да, за пределами Питера и Москвы «массы пока еще не за нас», да, армия еще недостаточно деморализована, да, нецелесообразно отказываться совсем от сотрудничества с буржуазией, да, нельзя, в случае взятия власти, воевать против всех партий сразу, да, уместнее сначала добиться большинства в Учредительном собрании, всё так, миллион причин. Никакой «гарантии» успеха революции нет и быть не может; объективно идеальные условия для захвата власти существуют только в фантазиях меньшевиков, которые рассуждают о революции не как о повестке дня, а как об утопии; и не наступят никогда. Нет? Ну так в таком случае вы ничем не отличаетесь от меньшевиков, природных оппортунистов. А если… Если власть возьмем, а технически овладеть государственным аппаратом не сможем? А если немцы не согласятся на мир? А если солдаты не захотят воевать за революцию? Что тогда? Да что-что; а если Керенский вот-вот сдаст Петроград немцам, чтобы избавиться от большевистской угрозы? «Один дурак может вдесятеро больше задать вопросов, чем десять мудрецов способны разрешить».

Это был гипноз, настоящее выкручивание рук, вытягивание бегемота из болота – бегемота, который, одурев от побоев и понуканий, сам в конце концов выползает на опасный сухой участок.

Ленин никогда не был профессиональным агитатором и обычно предпочитал делегировать роль коммуникации с массами – с петроградским гарнизоном, с фабричными рабочими, с моряками Балтфлота – кому-то еще. Его коньком были камерные собрания в жанре «совещаний двадцати двух большевиков»: раскалывать оппонентов и гиперболизировать угрозы. Можно не сомневаться, что если бы не Ленин, то решение о взятии власти было бы отложено; но он буквально вцепился в горло ЦК и заставил полтора десятка здравомыслящих людей – не пьяных, не под наркозом – пуститься на авантюру. Возможно, сами размеры квартиры – и комнаты, где шло совещание, – позволили Ленину осуществить «направленный взрыв» в головах своих товарищей; в более просторном помещении его флюиды бы просто рассеялись.

В этой пьесе был и свой момент ужаса – Ленин как раз произносил свою мантру про «коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти в государстве», когда в дверь вдруг постучали и стало понятно, что сейчас всю верхушку большевиков либо перебьют на месте, либо пересажают. Ленин принялся орать на Флаксерман: провалили! Словно нечисть в «Вие», члены ЦК уже полезли было в окна – но, к счастью, оказалось, что вторжение устроил брат Флаксерман Юрий, тоже большевик, явившийся из Павловска сообщить, что его офицерская школа тоже большевизировалась.