Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Этот самочинный, потенциально роковой побег – закономерный финал 17-го года: года, который ему смертельно надоел, потому что сам он был быстрее, прозорливее, сообразительнее, энергичнее, хитрее, дальновиднее тех, кого история поднимала вместе с ним по эскалатору; а все заставляли его ждать и проводить все решения через демократические процедуры, в рамках которых меньшинство подчиняется большинству; но он знал, что обычно только начинает в меньшинстве – а дальше в состоянии раскачать тюрюков и байбаков, перетащить на свою сторону столько голосов – в ЦК, ВРК, расширенном ЦК – сколько потребуется.

Разумеется, странно оказаться у дома Фофановой – и не совершить ознакомительную экскурсию туда-куда-она-не-хотела-чтобы-он. На случай, если вы забыли, как туда попасть, на противоположной стороне Сердобольской, на доме номер 2 имелось панно во весь брандмауэр: «Путь Ленина в Смольный»; писатель С. Носов иронизировал в «Тайной жизни петербургских памятников», что там есть кто угодно – рабочие, работницы, матросы – кроме самого Ленина: ведь не изобразишь же его с подвязанной щекой и в парике, да еще – так описывал своего клиента в этот вечер Рахья – «в донельзя замасленной кепке». Неживописный, унылый Сампсониевский – на дворе снова поздняя осень – уже в полдевятого вечера пуст; идешь – конца-краю не видно. Не удивляйтесь, если очень скоро, как раз на повороте на 1-ю Муринскую, вас тоже нагонит трамвай, тоже пустой и тоже – «в парк»; пусть не 20-й – на котором Ленин с Рахьей доехали по Сампсониевскому до угла Боткинской, – но 5-й; можно выйти у метро «Выборгская» и продолжить путь. Ленин поклялся Рахье, что по дороге будет молчать как рыба, однако как только они сели в трамвай, завел беседу с кондукторшей – хорошо ли ей работается да как положение в городе. «Она, – вспоминает Рахья, – сперва было отвечала, а потом говорит: “Неужели не знаешь, что в городе делается?” Владимир Ильич ответил, что не знает. Кондукторша его упрекнула. “Какой же ты, – говорит, – после этого рабочий, раз не знаешь, что будет революция”». В нынешнем вагоне тоже только кондукторша, киргизка – суммирует набранную за день мелочь, бормочет: «Ой как много, ой не сосчитать мне»; не отвлекать же, собьется.

Разговаривали ли Ленин с Рахьей на ходу – или помалкивали?

Дошагать от Сердобольской до Смольного – не так просто, как кажется, даже по нынешним временам, когда за вами не охотятся юнкера и – за четыре дня до «исхода» в газетах появились уведомления: Ленин в городе, ату! – ищейка Треф. Между конспиративной квартирой и штабом восстания – десять километров по не самым парадным и хорошо продуваемым зимним ветром районам Петербурга; два часа интенсивной ходьбы.

Ирония в том, что «маршрут в Смольный» пролегает через Финляндский вокзал: 3 апреля он приехал сюда и через 203 дня, чего только ни нахлебавшись, снова здесь – пешком, мимоходом.

Дальше Нева. Литейный мост не развели, но охраняли; Ра-хья отправился отвлекать караул, а Ленин просочился. Именно здесь, в начале Шпалерной, у здания изолятора, где ВИ просидел двадцать лет назад 14 месяцев, эти двое встречают конный разъезд юнкеров; эпизод, описанный Пелевиным в «Хрустальном мире» – про то, как неглупые молодые люди, злоупотребляющие, к сожалению, кокаином, с третьего раза пропускают подозрительную пару, которой очень надо пройти по Шпалерной. Пелевинский Ленин – на самом деле демон; он предстает то в виде обычного прохожего, то инвалида, то… «лицо его с получеховской бородкой и широкими скулами было бы совсем неприметным, если бы не хитро прищуренные глазки, которые, казалось, только что кому-то подмигнули в обе стороны и по совершенно разным поводам. В правой руке господин имел трость, которой помахивал взад-вперед в том смысле, что просто идет себе тут, никого не трогает и не собирается трогать, и вообще знать ничего не желает о творящихся вокруг безобразиях. Склонному к метафоричности Николаю он показался похожим на специализирующегося по многотысячным рысакам конокрада». Неспроста: Ленин многим своим современникам казался вором, укравшим Февраль со всеми его завоеваниями – от свободы слова до Учредительного собрания; Пелевин не упоминает о противоположной версии (основывающейся на наблюдении, что все предыдущие опыты устранения института монархии «демократическим путем» заканчивались Смутой и иностранной интервенцией, так что как раз Ленин-то и не позволил отдать плоды Февральской революции тем, кто сумел ловчее ими воспользоваться ввиду исторически лучшей приспособленности: буржуазии), однако в его рассказе – за десятилетия не растерявшем обаяния – чувствуется не только печаль из-за того, что старый, юнкерский мир обречен, но и историческая неизбежность нового; «Хрустальный мир» не карикатура: реальность, лишившись пропагандистской позолоты, предстает здесь в химически чистом виде; под «вульгарным», слишком часто тиражировавшимся сюжетом обнажается архаическая подоплека мифа.