Летят наши годы

Дочка, судя по письмам Светланы, росла не по дням, а по часам. Без отца она начала улыбаться, ползать, переболела корью. В редкие свободные минуты, чаще всего по ночам, Валентин пытался представить себе незнакомого человечка, жалел, что он не птица, и не может слетать на секунду взглянуть на двух дорогих ему людей. Попроситься в отпуск, когда армия победоносной лавиной катилась по дорогам Европы, ему не приходило в голову, оставалась единственная надежда на скорое окончание войны.

Потом война кончилась, солдаты разъехались по домам, а капитана Кочина оставили служить в оккупационных войсках в Германии. И опять получилось так, что об отпуске неудобно было и заикаться. Валентин работал в военной комендатуре, довольно крупный город был разбит союзной авиацией, возвращались тысячи беженцев, которым нужно было дать хлеб и кров; по ночам раздавались автоматные очереди притаившихся на чердаках и в подвалах дичавших гитлеровцев, - все это требовало такта и бдительности, напряжения сил и решительных действий.

В иные дни капитан, как и его товарищи, выматывался больше, чем на фронте.

Пока отпуск и демобилизация маячили где-то далеко, Валентин, на этот раз очень настоятельно, посоветовал Светлане переехать к его родителям, в Кузнецк. К его удивлению и радости, Светлана согласилась, решение ускорилось еще и тем, что госпиталь в уральском городке расформировали. Главврач Сергей Сергеевич, писала Светлана, ушел на пенсию.

Следующее письмо пришло уж из Кузнецка. Жена сообщала, что доехали они с дочкой хорошо - там их проводили, а здесь встретили, все устроилось, и пусть он, Валентин, не волнуется о них. Валентин с облегчением вздохнул, порадовался бодрому тону письма. Только много позже, когда ему, наконец, удалось попасть в Кузнецк, он оценил терпеливость и выдержку Светланы. Время изменило его, но он, вдалеке, не учитывал, что то же самое время еще больше изменило ее; понял он это год спустя, а пока оставался в счастливом неведении, - известно, что со стороны все кажется проще...

Телеграммы Валентин не послал и явился в Кузнецк как снег на голову.

Не спуская с рук двухлетней черноглазой Наташи сразу признавшей в нем родного человека, Валентин ходил по дому, молча сжимая зубы. В памяти родительский дом сохранился просторным, высоким, сейчас он давил своими низкими потолками и теснотой. В единственной комнате ютились старики, вытянувшиеся за эти годы младший братишка и сестренки и Светлана с дочерью.

Летом Светлана спала с Наташкой в сенях, по вечерам расстилая и утром сворачивая постель; зимой, чтоб но застудиться на холодном полу, обосновывались на русской печи, темной и душной. В довершение все деньги, получаемые по аттестату, и свой небольшой оклад - Светлана работала в библиотеке - она отдавала свекрови.

Бледненькая Наташа бегала в чистеньком, залатанном на локтях платьишке. Светлана ходила в стареньком сарафане и тапках. Попросить на свои нужды у свекрови она стеснялась, а та, по простоте своей, ничего не замечала.

"Сыты, в тепле, и слава богу..."

- А как же, Валя? - тихонько говорила Светлана, глядя на мужа счастливо голубеющими глазами, и по-девичьи краснела. - Все еще нелегко живут...

Семья действительно жила нелегко, но на гулянку, в которой приняли участие бесчисленная троюродная родня и все соседи, денег хватило, без этого было нельзя.

Поздно вечером, вдыхая легкий позабытый запах Светланиных волос, Валентин рассказал, почему его не приняли в академию.

Лежащая на груди Валентина теплая, смутно белеющая в темноте рука вздрогнула.

- Ну вот... началось. - Светлана проглотила горький комок, сжалась.

- Проживем, Света! Ты для меня... - В поисках подходящего сравнения Валентин замолчал и, увидев в щели дощатого потолка сенок мигающую звездочку докончил:

Вон, как звезда ясная!..

Утром Кочин отправился в горком партии - новую, гражданскую жизнь нужно было начинать без промедления.

Валентину здорово повезло - первым секретарем оказывается, работал Михаил Сергеевич Санников, бывший когда-то руководителем предвыпускного девятого "А"

класса. Худощавый, подтянутый, он ходил по школе, поскрипывая хромовыми офицерскими сапогами, чаще всего в расшитой украинской рубашке с красным плетеным ремешком, под который всовывал два синеватых неживых пальца правой руки. Это была память о боях на Хасане, обстоятельство, необычно высоко поднимавшее в глазах мальчишек авторитет историка.

За эти годы Михаил Сергеевич заметно сдал. В черных, по-прежнему густых волосах пробилась густая седина, под глазами темнело, и только сами глаза остались все такие же - спокойные и внимательные.

- Воевал молодцом! - Санников еще раз взглянул на ордена и медали своего ученика. - Но насчет школы придется подождать. Сам понимаешь...

- Михаил Сергеевич! - По щекам Валентина пошли красные пятна. - Но это же несправедливо!

- Время такое, Валя, - по-дружески, просто и виновато сказал Санников, словно сознавая, что и он отвечает за это время. - Пойдешь на хозяйственную работу. В аргель. У них там засоренность с кадрами. Очень нужны надежные люди.

- Но я же ничего этого не знаю!