Лето горячих дел

– Какая тебе разница? – отмахнулся Женя. – Деньги не пахнут. Воняет в бараке, что в гетто, что в ГУЛАГе. Фашистам ты не задавала таких вопросов, когда у них на службе состояла. Но мы не фашисты, мы другие. Ну, так как?

Геля на несколько минут задумалась, перебирая возможные варианты ответа, и согласилась.

Новоявленный хозяин Женя проинструктировал ее относительно сотрудничества, и они расстались.

Крот

Среди кладовщиков числились две женщины, но одна из них вторую неделю лежала в больнице, а второй была Геля Шнайдер, по документам Галя Шифрина, поэтому Комов пошел на склад один. Остальные задействованные сотрудники ГУББ расползлись по другим отделам для допроса подозреваемых. Зайдя в кабинет для кладовщиков, Алексей попросил лишних выйти и остался один на один с Гелей.

«Привлекательная женщина… Что ее могло подвигнуть на предательство, если это она? Деньги? Она пристроена, работает, зарплату ей платят. Ненависть к СССР? Это после еврейского-то гетто?! Сомнительно. Шантаж? Очень может быть, если ей пришлось выбирать из двух зол меньшее. А что это за два зла?»

Он присел напротив нее, представился и неожиданно крикнул ей прямо в лицо, скорчив зверскую гримасу:

– Что же ты, сучка, Родину предала?!

Женщина вздрогнула, глаза у нее забегали.

«Тут любая вздрогнет, а вот глаза… Глаза – зеркало души, а на душе у нее неспокойно».

– О чем вы? Какое предательство?

Геля быстро успокоилась, взгляд ее просветлел.

– Вы в курсе, что склад собирались взорвать? Наверняка в курсе. Взорвать динамитом, который недавно привезли. Взорвать вместе со всем персоналом, в том числе с вами. Кто-то передал сведения о времени поступления груза, и голос по телефону звучал женский, – продолжил допрос Комов спокойным голосом. – Вы женщина, работаете на складе.

– Женщин у нас много работает, а я не самоубийца, – парировала Геля.

Комову доложили, что именно эта кладовщица пыталась покинуть складское помещение, но ей не позволили.

– Поэтому непосредственно перед взрывом вы пытались покинуть склад? Как-то побочные, мелкие фактики начинаются складываться в мозаику. Колись, сука!

Геля никак не отреагировала на очередной наезд опера. Она многое пережила. На нее кричали, ее били, насиловали, грозились убить, и если бы она не научилась отрешаться от всяческих угроз и нападок, то давно бы сошла с ума.

– Я пошла в кассу за зарплатой. Когда вы ушли, я ее получила, – пояснила она. – Показать?

«Опа-на! А у них действительно в этот день выдавали зарплату. Но что-то здесь нечисто. Нервы у нее железные, но некоторая нервозность присутствует. Чего она нервничает-то?» – подумал Комов и продолжил:

– Некая банда во главе с Евгением Евсюковым по кличке Табак задумала совершить террористический акт, и это им почти удалось, и удалось бы, если бы не наши оперативные действия. Им некто женским голосом сообщил по телефону о времени прибытия груза, а именно – динамита. Вы представляете себе последствия: разрушенный в хлам завод и куча мертвецов, ваших сослуживцев. А у них семьи, они пережили войну и мечтали о лучшей жизни.

Комов попытался давить на жалость, хотя на успех особо не рассчитывал. Так, для порядка. Но ему нравилось, как он говорил, прямо как комсомольский вожак Боря на институтском собрании.

«А я ведь не знала, что они собираются что-то взрывать, и действительно пошла за зарплатой. Мерзавец этот Женя. Но ведь меня расстреляют, если я признаюсь. Или нет? Или расстреляют? Надо держаться, надо терпеть», – решила Геля.

– Почему вы считаете, что именно я сообщила?

– Я это не утверждаю, пока не утверждаю, – сказал Комов, и тут ему пришел на ум убийственный аргумент. – Но существует один несокрушимый нюанс. Разговор по телефону мы записали на магнитную ленту – появилась у нас такая возможность. А теперь мы запишем голоса всех подозреваемых сотрудниц, в том числе ваш, а экспертиза сравнит и обнаружит совпадение. А это уже неопровержимое доказательство. И никуда вы не денетесь, если виноваты. Признавайтесь – чистосердечное признание может сохранить вам жизнь.

Геля задумалась. В ее сознании всплыли картины прошлого, довоенного прошлого.

В пединституте, на инязе, ей училось легко. Там у нее в программе присутствовали два иностранных языка: немецкий и английский. Немецкий учить у нее не было никакой необходимости – отец постарался. Преподаватели это быстро поняли, и девушка ходила только на зачеты и экзамены, посещая лекции лишь по немецкой литературе, живописи и жизни в Германии. После окончания вуза ее распределили в Балашиху, в обычную среднюю школу преподавать немецкий язык ученикам старших классов. Потянулись серые, беспросветные будни: уроки, проверка домашних работ, общежитие с общей кухней и туалетом, благо ей выделили отдельную комнату, а в основном жили по двое. Посодействовал директор общаги, который имел на нее виды, но любовь как-то не сложилась.

Надо было разбавлять чем-то однотонное бытие, и Геля пыталась.