Лето злых духов Убумэ

Я впервые оказался в Итабаси. В эпоху Эдо он был так называемой сюкуба, или почтовым городом, – станцией, где могли остановиться и отдохнуть путешественники, проезжавшие по старинной дороге Накасендо – «Центральному горному тракту», – которая проходила через центральную часть острова Хонсю и вела на юг, в город Нагоя. Вдоль большой дороги располагались оживленные торговые улицы, однако стоило нам свернуть с нее и пройти несколько шагов в сторону, как мы оказались в лабиринте узких улочек, отделенных друг от друга высокими глинобитными стенами и дощатыми заборами. В то время как перепланировка, предпринятая в ходе восстановления города после войны, разделила центральные районы Токио аккуратными прямыми линиями, здесь улицы сохранили свои органичные изгибы и повороты. Облик этой части города возник в ходе приспособления и подстраивания к естественным особенностям природного ландшафта, и я испытывал умиротворение, ощущая себя словно в безопасности материнской утробы, но в то же время – беспокойство из-за невозможности увидеть свой путь дальше чем до ближайшего поворота.

– Мой дом находится в Коисикаве. Так что я хорошо знаю эту местность, – сказал Киба, сощурившись и осматриваясь, чтобы сориентироваться. – Этот район был назван «Итабаси» – «мост из деревянных досок», – потому что здесь находился деревянный мост через реку Сякудзии. Этого вполне достаточно, чтобы дать название местности, – добавил он и рассмеялся.

Бакалейная лавка, которую мы искали, называлась «Умэ-я». На закопченной вывеске над ее входом было написано огромными бросавшимися в глаза иероглифами «ВЯЛЕНЫЕ ПРОДУКТЫ». Возможно, темные сажистые полосы на вывеске остались после пожаров, бушевавших здесь во время войны.

У входа в магазин было выставлено множество подносов с вяленой рыбой, сушеной стружкой тыквы-горлянки и всеми возможными видами подобных товаров, к которым были привязаны желтые ценники. И само здание, и вывеска, и выставленные для продажи продукты – все они словно выцвели и имели одинаковый тусклый пепельно-желтый оттенок. Воздух вокруг магазина был наполнен удушающей вонью, характерной для копченых продуктов. Я держал рот плотно закрытым, но Киба, судя по всему, не обращая на запах внимания, оглядел подносы, словно выбирая, что он мог бы купить, и сказал:

– Э-эх, захотелось пропустить кружечку пива…

Я не нашелся, что на это ответить.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – не взглянув в нашу сторону, почтительно поприветствовала нас хозяйка магазина. Это была невысокая полная женщина лет сорока, одетая в такой же, как и все вокруг, выцветший свитер и запачканный передник. По всей вероятности, эта женщина и была дальней родственницей семьи Токидзо.

Киба с привычной непринужденностью подошел к ней, сказал что-то приглушенным голосом и достал из нагрудного кармана свою записную книжку. Это была полицейская записная книжка – официальный документ, служивший также его удостоверением личности. Такие книжки для официальной записи деталей и инцидентов во время патрулирования были введены в обиход еще в 1875 году, в 8 году эпохи Мэйдзи, по британскому образцу. Маленькие глаза женщины широко распахнулись, и она поспешно и суетливо бросилась в дом. Затем вновь появилась в дверях и пригласила нас зайти внутрь.

Обстановка расположенной прямо за входом в магазин так называемой тянома – чайной комнаты – была скромной: там стояли традиционный японский стол с короткими ножками – тябудай, и чайный шкафчик –

тядансу, в котором хранилась посуда для чаепитий. На пол были положены три подушки-дзабутона с торчавшей из прорех набивкой. Едва мы успели присесть, как открылась раздвижная дверь-фусума и из-за нее показалась женщина. Из-за ее спины, практически оттолкнув ее в сторону, вышел старик. Это был Токидзо Савада.

Токидзо был худым, как журавль; его глубоко посаженные глаза смотрели на нас из-под копны снежно-белых нечесаных волос.

– Что от меня понадобилось полиции? Мне нечего вам сказать. Убирайтесь, – спокойно и угрожающе произнес старик. Голос у него был хриплый, но твердый и полный уверенности.

В его темных глазах, почти сливавшихся с чернотой зрачков, чувствовалась взращенная долгими годами непоколебимая сила воли. Их пристальный взгляд ясно давал понять, что этот старик не относится к тому типу людей, с которыми легко иметь дело.

– Ничего себе приветствие, дед… Но если ты так предан своим бывшим хозяевам, то тебе стоило бы быть посговорчивее. Думаю, немного больше любезности не повредило бы.

– У меня нет добрых слов для тех, кто распространяет грязные сплетни о людях, к которым я испытываю глубокую признательность. Убирайтесь.

– Эй-эй, я тебе не какой-нибудь местный бродяга с улицы, не нужно так со мной разговаривать. Может быть, с первого взгляда и не ясно, но я как-никак госслужащий, который получает зарплату от государства.

Выражение лица Токидзо стало еще более суровым, и темнота в глубине его зрачков сгустилась еще сильнее.

– Да что вообще это государство когда-либо для нас делало? Убило нашего сына – вот единственное, что оно сделало.