Лето злых духов Убумэ

– Да, народные предания. Но, услышав эту историю от моего мужа, я, по правде, порядком испугалась. Куондзи украли у паломника свиток с заклинаниями и благодаря этому достигли славы и процветания. Однако проклятие паломника было сильным, и говорят, что с тех пор каждый младенец мужского пола в семье Куондзи непременно рождался с лягушачьим лицом. Долго они, впрочем, не жили. Поэтому род Куондзи продолжается только по женской линии, и никто из их родной деревни не брал в жены девушек из их семьи.

– Подобные глупые… бабушка-сан, когда, собственно, все это произошло?

– Ну-у, как сказать… Должно быть, это случилось до того, как Куондзи поступили на службу к даймё, в стародавние времена. Но эта история правдива. Я тоже это видела. Тридцать лет назад…

– Тридцать лет назад?

– Томико! Прекрати болтать глупости!

В какой-то момент перегородка-фусума открылась и в дверном проеме возник старик Токидзо.

– Господин следователь и вы, молодой человек, вам уже пора уйти. Мы ничего не знаем, а если и можем что-нибудь рассказать, то только такие стариковские байки да старинные предания. Сказки – вот и всё, чего вы сможете от нас добиться. Я прошу вас, уходите.

В словах Токидзо была суровость, совершенно не допускавшая дальнейших расспросов. После них ни Томико, ни Цунэко больше ничего не сказали.

Мне и Кибе ничего не оставалось, кроме как покинуть магазин «Умэ-я». Пожилые супруги ушли во внутреннюю комнату и больше из нее не выходили, и все, что могла сделать по этому поводу Цунэко, – это только беспрестанно склонять голову в поклонах и извиняться за их невежливость. Продолжить с ней разговор больше не представлялось возможным.

На душе у меня остался неприятный осадок.

Пройдя несколько шагов по улице, Киба остановился, посмотрел на меня и сказал с иронией в голосе:

– Ну что ж, ваше превосходительство господин литератор-детектив, – полицейский-камикадзе, то есть я, уверен, что мы не зря потратили время. Поведение Токидзо и его жены было более чем необычным. Хоть мы и добились от них совсем ничтожных свидетельских показаний, они многое прояснили и, с другой стороны, еще больше усилили мои подозрения насчет происходящего в клинике Куондзи. Я бы хотел смиренно выслушать ценное мнение командира Сэкигути из группы поддержки семьи Куондзи.

Я не ответил.

Старинное предание, рассказанное Томико Савадой, как приклеенное стояло у меня перед глазами, и я никак не мог успокоиться и вернуть себе присутствие духа.

Тридцать лет назад – означало ли это, что тридцать лет назад та пожилая женщина видела младенца с лягушачьим лицом?

Тридцать лет назад – это было еще до рождения Рёко и Кёко. Что могло произойти в столь далеком прошлом? То, что предстало перед Энокидзу в его зрительной галлюцинации, – было ли это воспоминанием из глубин времени?

– Да ты, похоже, задумался… Кстати, Сэкигути, раз уж мы зашли так далеко, есть одно место, куда я хотел бы заглянуть. Ты, конечно, ко мне присоединишься?

– Если это имеет отношение к делу, то, конечно, я иду с тобой. А куда, собственно, ты хочешь меня отвести?

– В дом штукатура, который первым подал жалобу о пропаже младенца. Отсюда до его дома можно дойти пешком. – Сказав так, Киба быстро зашагал дальше.

Дорога к дому штукатура оказалась такой же извилистой и запутанной, как и все остальные улицы в этом районе, и было совершенно непонятно, каким образом мы в итоге пришли к месту назначения. Так или иначе, в конце концов мы оказались на вершине холма.

Киба остановился и пояснил:

– Итак, мы сейчас на окраине Камидзюку, что означает «гостиница на холме». Но давным-давно здесь росло множество деревьев эноки, которые также называют «каркасом китайским» или «китайским железным деревом», и цуки, японской дзельквы, которую тоже зовут «железным деревом». По созвучию это место прозвали «эн-но-цуки» – «разрыв кармических связей» или «прерывание семейных уз», – и старики суеверно утверждали, что это дурная примета – «эн-ги», поскольку это слово, записанное иероглифами, также можно прочитать как «эн-оки». На самом деле этот склон назывался «ива-но-сака», «скалистым склоном», но из-за созвучия слов и получившегося каламбура никто не называл его иначе как «зловещий склон, где рвутся нити судьбы и родственные связи». Что ж, пожалуй, это все-таки лучше, чем «хака-но-мати-но-мэмайдзака» – «головокружительный склон в городе могил» по пути к Кёгокудо.

– «Головокружительный склон в городе могил»? Тот склон что, правда так называется?

– А что, ты не знал? Не знал, что там одни могилы по обе стороны дороги? Поэтому и «город могил». К тому же примерно на середине спуска у людей почему-то начинает кружиться голова, отсюда «головокружительный склон».

Так, значит, по ту сторону тех маслянистых глинобитных стен было кладбище.