Нолле придумал очень простой прибор для измерения степени электризации
. Это было развитием приспособления Дюфе, который для определения присутствия электричества в трубке вешал на ней нити. Нолле же стал измерять угол расхождения двух нитей по их тени на угломере, как на экране: чем больше этот угол, тем, следовательно, выше степень наэлектризованности тела.Нолле не знал, что подобный прибор был уже изобретен профессором Рихманом в России.
Особенно интересна была мысль Нолле о том, что электричество может оказывать благоприятное воздействие на растения и животных.
«Электричество, — писал Нолле в одном из писем, — должно быть, способствует росту растений и может быть применено для лечебных целей».
Эти опыты сам Нолле еще не успел поставить и поэтому был очень обрадован, когда узнал о нескольких случаях излечения при помощи электрических разрядов паралича руки и пальцев.
ПОДВИГ ПРОФЕССОРА
В
ЕСЬ МИР справедливо восторгался опытами Франклина с атмосферным электричеством при помощи воздушного змея.Но в России об этом знали лишь немногие жители Петербурга, прочитавшие газетную заметку о знаменитом опыте американца Бенджамена Франклина:
«Никто бы не чаял, чтобы из Америки надлежало ожидать новых исследований об электрической силе, а, однако, учинили там наиважнейшие изобретения. В Филадельфии, в Северной Америке, господин Франклин столь далеко отважился, что хочет вытягивать из атмосферы тот страшный огонь, который часто целые земли погубляет…»
Рихман и Ломоносов с самого утра находились в Академии. Они готовились к докладу «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих».
Ломоносову стоило немало усилий добиться разрешения выступить с этим очень важным научным докладом. Многолетний и всесильный правитель канцелярии Академии немец Иоган Шумахер всячески противился этому. В планах Шумахера было одно: всемерно подавлять развитие русской науки, поощрять работы немцев. И Шумахер строил против Ломоносова десятки злых козней, нагло заявляя при этом: «Я великую ошибку в политике своей сделал, что допустил Ломоносова в профессоры»…
Когда Ломоносов потребовал расширить Академию за счет русских людей, зять Шумахера, другой немецкий агент в Академии, Тауберт сказал даже так: «Разве нам десять Ломоносовых надобно? И один нам в тягость».
Ломоносов всю жизнь боролся с немцами в Академии, он часто разгадывал их подлые намерения. Обидно было видеть, как Шумахеры душили русскую науку.
В третий раз друзья перечитывали вслух заметку «Петербургских ведомостей». Сначала они улыбались. Потом Михайло Васильевич побагровел весь, схватил листок, смял его и бросил в камин.
— Диву дивиться надобно, — сказал он, — как отстаем мы и как к наукам сердце не лежит у наших правителей. Мы бьемся, Рихман, вот уже год над тем же, что и американец: электрическая материя одинакова с материею грома и, если бы не Шумахер, давно бы сам мог я о том миру поведать раньше других. В теории моей о причине электрической силы в воздухе я господину Франклину ничего не должен. Еще в декабре на прошлом годе писал я нашему президенту Шувалову:
— Браво, Михайло Васильевич! Браво! — кричал восторженный Рихман.