• Донесение Святейшему Синоду о пространном катехизисе[93]
, переведенном А. С. Стурдзой на новогреческий язык: «Для точности поверки поручал я московской Николаевской (Большой Крест) церкви священнику, магистру Зерченинову[94], в сличении с подлинником выписать все места перевода, которыя представятся не довольно точными с подлинником, и присовокупить предположения о замене оных выражениями более точными; и потом уже читал весь перевод и рассматривал проект изменений» (Мнения. Т. доп. С. 75–76. № 22).23 ноября. Ответ на отношении князя Д. В. Голицына о запрете гуляний и музыки недалеко от Иоанно-Богословской церкви: «Кажется, и не требовано более того, что обещается. Приложив к делу, представить. Определено: «С прописанием отзыва Его Сиятельства послать Указ к Благочинному для объявления Иоанно-Богословскому причту» (ЧОИДР. 1874. Кн. 3. С. 102).
24 ноября. Резолюция на консисторском определении об отсылке дьячка и пономаря за нетрезвое и неблагопристойное поведение в Берлюковскую пустынь: «Чем виноват монастырь, на который налагают бремя: восемь месяцев в трудное время кормить человека по той важной причине, что он пьяница и безчинник? Послать по очереди в Берлюковскую пустынь каждого на месяц в черные труды и под строгий надзор с тем, чтобы под конец месяца донесено было, как трудятся. Есть ли который и в монастыре окажет себя невоздержным, или неблагочинным, или непослушным: такового отрешить от места и велеть искать другого, где примут» (Резолюции. Т. 4. С. 155. № 9365).
26 ноября. Письмо князю С. М. Голицыну: «Услышав, что Господь посетил Вас семейною печалию, не могу скрыть своего участия. Соскорблю, что Вы опечалены, и сугубо соскорблю, что Вы, как слышу, опечалены много. Печаль о присных естественна, но да не побеждает печаль имеющих упование христианское, а они да побеждают печаль силою веры и упования <…> Владыка Новогородский с любовию и радостию принял, когда я свидетельствовал ему почтение Вашего сиятельства. Он становится древен, однако, благодарение Богу, посещает почти каждое заседание Св. Синода. Киевский то едет, то не едет, однако надеемся и его здесь видеть» (Письма. 1884. С. 32–33. № 33).
• Письмо епископу Виталию (Щепетеву): «В саратовском женском монастыре игумения, подавляя изветы на свою родную сестру, подвергла некоторых сестер обители подозрению в сектаторстве и была причиною труднаго и запутаннаго дела, по которому наконец удалена от управления. Преосвященный саратовский[95]
просил назначения игумении от Св. Синода, потому что монастырь недавно учрежден и своих готовых к игуменству нет. Бывшая игумения и сомнительныя из сестер удалены в другия места, но тем не менее, чтобы утвердить в монастыре порядок и поддержать его достоинство и расположение к нему граждан, требуется начальница разсудительная и деятельная. Не может ли для сего быть употреблена пребывающая в Новодевичьем монастыре Фомаида, оставившая настоятельство в Киеве[96] по каким-то случайным неудовольствиям?» (Письма. 1887. С. 51).27 ноября. Резолюция на прошении монастырского послушника об исключении его из Московского епархиального ведомства: «Как проситель объявляет себя неспособным продолжать монашескую жизнь и просит исключить его из московского епархиального ведомства, то согласно с его желанием исключить его из монастыря и из московского епархиального ведомства» (Резолюции. Т. 4. С. 155. № 9366).
• Из воспоминаний епископа Никодима (Казанцева): «27 Ноября я был у Митрополита Филарета. Владыка мне сперва с улыбкою заметил: “Ты уже слишком учтив; слез с извозчика у ворот подворья, а не у крыльца”. Я совестился ехать на дурном экипаже, с невеждою извозчиком, в виду кабинета Митрополита Филарета. Речь о моей Грамматике (так я много ею занял Владыку!) он начал так: “В Северной Пчеле есть анекдот о Вольтере: Он одного своего приятеля, котораго рекомендовал важной особе в домашняго учителя и который сам того искал, убеждал, чтобы он, если хочет держаться на месте, собрался быть маленько поглупее того, каков он есть. Учитель определился, но скоро отослан. Когда он опять явился к Вольтеру, то сей ему сказал: “Верно ты не послушался моего наставления”. “Так и тебе, – сказал за тем Владыка, – я советовал бы быть поглупее для того, чтоб писать Грамматику для детей, которую они понимали бы”. Речь сия относилась к тем параграфам Грамматики, которые я изобретал вновь и которые хотел утвердить и отстоять, или же к тем, кои не согласовались с общепринятым мнением. Прости мне, Владыка! Я остался при моих мыслях. Доказательства параграфа дети могли оставлять; а учителям знать полезно, почему я то или другое признаю за правило» (Казанцев. С. 71).