Лев любит Екатерину

– Я, твоя милость, государь, – рассмеялся атаман, – Петр Федорович. Иду за народ заступиться. Уж больно ваш брат без меня распоясался.

Струйский сглотнул. Привелось же встретиться с самим Пугачевым! И как теперь быть?

Не долго думая, поэт повалился в снег.

– Ваше Императорское Величество! Не велите казнить, велите слово миловать. Не разглядел с перепугу! Вот если бы вы в короне явились или в царском платье! Теперь вижу – точно государь!

– То-то же, – ухмыльнулся Самозванец. Он велел Творогову посадить барина себе за спину, и казаки продолжили путь через лес.

Всю дорогу Струйский молился. Он не знал, какова будет его участь, зачем Злодей тащит его с собой, когда сменит милость на гнев? На рассвете отряд Самозванца въехал в Рузаевку. Деревня спала. Но ее сон вовсе не походил на обычный утренний покой, когда еще ни один кочет не забил в курятнике крыльями и ни одна баба не поднялась топить печь. Тяжелое хмельное забытье висело над имением. А само имение…

Казаки с изумлением оглядывались по сторонам.

– Может, наши кто был уже? – неуверенно предположил Творогов.

– Не должно, – покачал головой Самозванец. – Белобородов ушел к Саранску. Больше некому.

Струйский не верил своим глазам. Еще вчера он оставлял дом в порядке. Сегодня – двери были настежь, а кое-где сорваны с петель. Окна выбиты, а тесовые рамы выворочены с особым варварством. В пустые глазницы было видно, что дом разграблен. Мебель рубили и выбрасывали на снег, под ногами скрипели черепки битых фарфоровых тарелок. Ситцевые и атласные обои целыми кусками выдирались из стен бабам на поневы. Но самое удивительное – с крыши за одну ночь было содрано все железо и побросано во дворе. Найти ему достойное применение сельчане не смогли.

Стекла не только в барском доме, но и в избах побиты, а дыры наспех заткнуты пуховыми подушками или заколочены досками. Хлева пусты, всю хозяйскую скотину крестьяне разобрали по своим дворам. Домашние припасы варений, солений и наливок съедены за одни сутки. На клумбе перед домом догорал костер. Наклонившись над пепелищем, Николай Еремеевич поднял с земли обугленный корешок с позолотой. Чернь палила его творения!

– А!!! Злодеи! – завопил Струйский, потрясая сжатыми кулаками. – Вы у меня ответите!

Самозванец почесал бороду и обернулся к товарищам:

– Поехали, братцы! Здесь и без нас погуляли!

Он поворотил коня, и по его знаку вся сотня казаков двинулась за ним. На Струйского они больше не смотрели. Николай Еремеевич остался стоять посреди разоренного поместья, полный самых жестоких предчувствий. Не дожидаясь, когда взбунтовавшиеся холопы продерут глаза, поэт покинул село и пешком побрел по тракту на Саранск.

Соседи Струйского – вдова отставного майора Яковлева Анна Демьяновна с сыновьями Алексеем, Петей и дочкой Липочкой – проживали на противоположном берегу реки, что уходил лугами к башкирской стороне. Имение их звалось Богимово и заключало в себе до сотни ревизских душ – по здешним меркам почти богатство.

Супруг Анны Демьяновны, как водилось в старые годы, сначала отслужил, а там и женился. Было ему за пятьдесят, а суженой едва пятнадцать. Сперва она чтила его, как отца, а потом невесть откуда пришла привязанность, которая с появлением детей превратилась в ровное, сильное чувство. Лишь по неприятию французских романов Анна страшилась назвать его «любовью».

Жили в редком ладу. И никуда-то молодой барыне из Богимова не хотелось. А отставной майор навоевался всласть и теперь всласть же коснел в кругу семейства, привечая родных, гостей, странников. На именины угощал бедноту округи и нарочито отыскивал несчастных вдовиц и сирот, называя их своими «благодетелями». Когда над ним подтрунивали корифеи провинциального бомонда, майор отвечал:

– Я старый человек. Много воевал. Приду к Господу. Он спросит: что, Тимофей, сколько ты голов этой рукой снес? И выстроит слева от меня всех моих татар, турок, шведов да пруссаков. Ох, батюшки, тяжеленько будет на них смотреть! Тогда я скажу: вот, Господи, люди, которым эта рука помогла выжить. Может статься, молитва кого-нибудь из них защитит меня каменной стеной.

Соседи пожимали плечами и говорили, что старик спятил, разбазаривая на нищих наследство детей. Но Анна Демьяновна никогда не попрекала мужа мотовством и сама была в его делах первой соучастницей. Между тем господин Яковлев и правда старел. Пока в один прекрасный день не одряхлел настолько, что вышел утром посидеть на солнышке возле крыльца барского дома, клюнул носом и заснул. Так тихо, что никто и не заметил. К полудню хватились будить – вон как припекает! – но уж поздно было держать душу за крылья. А случилось это в канун Петрова дня, под большой праздник, и потом все в один голос говорили, что Господь призвал барина по особой милости и даст на небесах хорошее местечко.