Лев любит Екатерину

Дело принимало неприятный оборот. Даром младший из Орлов ездить бы не стал. За то время, пока Потемкин его не видел, тот сделался еще грузнее и вальяжнее. Даже шрам во всю щеку, изящно затушеванный пудрой, приобрел вид благородного знака воинской доблести.

Ночь Гриц провел без сна. Следующее утро ознаменовалось явлением прекрасной графини Брюс. Она была в лиловом платье с глубоким декольте, по английской моде обнажавшим грудь чуть ниже сосков. Газовый шарф не столько скрывал, сколько подчеркивал бесстыдные прелести Парас.

Марья Александровна, не привычная к вольностям придворного туалета, то и дело отводила глаза от райской гостьи. Брюсша заехала на правах старой приятельницы Потемкина и щебетала не умолкая. Вскоре после потери глаза у Григория был с ней короткий роман, закончившийся, как и все романы графини, ничем. Они остались друзьями. Гриц многому у нее научился и ничего не потерял.

– И веришь ли, голубчик, – тараторила Брюс. – Никогда еще при дворе не было так весело. На обедах у государыни в иные дни до семидесяти человек собирается самой тесной компании. Умора посмотреть, как Орлов с Васильчиковым друг на друга пялятся!

Григорий до боли в пальцах стиснул крышку стола. Зачем Като подослала к нему эту дрянь? Хочет знать, что он ответит на подобные откровения? Или ей надо заставить его сходил с ума от ревности? А, может, наоборот, – чтобы ему было уже все равно и он с покорностью принял возлюбленную какая есть?

Брюс извлекла из-за корсета плотный листок и развернула.

– Полюбуйся. Английская карикатура на наши дела.

Картинка перекочевала через стол в руки к Григорию. Он увидел на ней грубо намалеванную Като с шашкой в руке. Императрица наступала на турка, стоявшего на коленях. Внизу была подпись: «Османы запирают женщин в гаремах. Мы их освободим, и у каждой будет по гарему мужчин!»

Марья Александровна покраснела до корней волос. Потемкин знаком приказал сестре выйти. Та с облегчением вздохнула и исчезла из-за чайного стола.

– Вот спасибо, голубчик. Выпроводил свою гусыню. Нам с тобой всегда найдется, что вспомнить!

Брюс неожиданно оказалась возле него и сдернула газовый шарф. Ее руки обвили шею старого любовника, и он почувствовал, что к тонкому батисту рубашки прижимаются острые, как у козы, груди графини. Гриц никогда не был непоколебим, однако Брюсши ему не хотелось. Ему вообще уже с месяц никого не хотелось, ибо чувство, которое гнало Потемкина в Петербург, легче было назвать злобой, чем желанием.

Генерал поморщился и отстранился. Оливковые глаза Парас вспыхнули обидой, но ее смуглая ладонь не собиралась исчезать с его плеча.

– Что тебе в ней? – нежно проворковала она, пристраивая голову у Григория на груди. – Ни первым, ни последним ты не будешь. Сласти прежней нет. Я хоть сегодня тебя с Васильчиковым сведу, он расскажет. Да и какая сласть на четвертом десятке лет, после двенадцати мужиков. А уж они ее стелили. И в хвост и в гриву. Один Орлов чего стоил. Или правду говорят: остатки сладки?

Потемкин почувствовал, что сейчас ударит эту женщину. Он с трудом оторвал от себя Параскины руки и почти крикнул:

– Я вас больше не задерживаю, сударыня!

Брюсша хмыкнула и, шелестя шелком, выпорхнула из комнаты. Она продолжала смеяться до самого возка. Като права, он ей верен. И ему все равно. Вдруг Прасковье Александровне сделалось обидно. Ради нее никто не терпел таких унижений. Ничего не прощал. Не ждал годами…

Уже в карете графиня освободила предплечье от кружев и чуть выше локтя, как раз там, где начиналась ткань рукава, впилась губами и зубами себе в кожу. Возникло ровное, похожее на кровоподтек, пятнышко. «Кто теперь тебе поверит?» – мстительно улыбнулась она.

После Совета императрица направилась к себе. В диванной, как кокон, укутанная в лионский шелк, сидела Прасковья, многократно отраженная стенными зеркалами.

– Bon jour, дорогая! – Графиня звонко чмокнула воздух справа и слева от щек Като. – Я заезжала к одному затворнику… По старой дружбе… Подурнел, сказать нельзя. Худой, лохматый… А какой душка был!

«Подурнел, это жаль, – вздохнула императрица. – Но не поглупел же».

– Ну и о чем вы говорили? – осведомилась она.

– Ой, да обо всем! – взмахнула кружевами Брюс. – Я сказала, что нынче при дворе сильно весело, что ты скучать не любишь, что генерал Васильчиков всякий день дежурит вместо других. А он вдруг озлился и сказал… О, ma chere, прости за подробность… Что против двенадцати кобелей идти тринадцатым не хочет! А я сказала, что тот, кто мечтал быть пятым, может и тринадцатым. Здорово я его уела?

Като кивнула и, заложив руки за спину, впилась ногтями себе в ладонь.

– А он?

– А он так взвился, что я думала: живой не выберусь! – Прасковья откинула рукав, обнажив смуглую золотистую кожу, на которой чуть выше локтя красовался маленький пунцовый укус. – Чуть не разорвал! И знаешь, – она понизила голос, – сравнительно с прежним, он стал гораздо лучше…

Екатерина поспешно отвернулась к окну, чтобы скрыть закипевшие слезы.